Чужой во мне: История о сиамском близнеце, с которым я прожила 23 года

20 января. Получаю сообщение от глубоко беременной сестры:

«Ельдана, сними флюорографию. Я могу родить в любой момент, ты должна зайти со мной и помочь».

Свежая флюорография служит пропуском в родильный зал, поэтому врачи требуют предоставить справку о чистых лёгких, чтобы не допустить присутствия тубинфицированного на родах. 

Откладываю рабочие вопросы и берусь искать ближайшую клинику. Перед тем как заказать такси, смотрю отзывы медицинского центра, в котором есть флюорографический аппарат. Рейтинг центра — 4,1.

Пять звёзд: «Прошёл справку 083, получил флюорографию в подарок».

Три звезды: «Лаборатории у них нет, сдали анализы, надо ждать 3 дня. В регистратуре не предупреждают, что анализы проводят в другом месте».

Зашла в кабинку аппарата, задержала дыхание на пару секунд и, болтая ногами, замерла в ожидании заключения врача. В тот день я запланировала выдать материал, вечером приготовить мясо в духовке, а спустя несколько недель стать свидетелем зарождения новой жизни. 

Когда врач выбежала из кабинета флюорографии, беспокойным взглядом окинув зал ожидающих, нервно выкрикнула: «Анварова, срочно ко мне!». Тогда мой мир перевернулся. 

Сейчас, вспоминая, в каком радужном состоянии я заходила в эту клинику, и в каком разбитом и совершенно испуганном виде вышла оттуда, у меня накатываются слёзы. В очередной раз. 

— Ельдана, срочно снимите рентген грудной клетки. У вас потемнение в области сердца.

— Что это значит? Я совсем не понимаю, что вы говорите. Это страшно?

— Конечно. Это может быть что угодно! — возмущённо восклицает женщина в белом халате. 

Мне показалось, что тогда в кабинете флюорографии кто-то перевернул песочные часы. Песок из верхнего сосуда пересыпался в нижний, и у меня не было времени медлить. Я стала бежать, бежать за более подробными исследованиями. Бежать прочь от услышанного. 

Рентгенолог, покрутив в руках снимок грудной клетки, пыталась аккуратно подбирать слова, чтобы объяснить мне происходящее.

— Вот здесь у вас новообразование. Оно достаточно большое и находится возле сердца и важных сосудов, — водила пальцем по экрану девушка лет тридцати. — Я пока не могу вам сказать, что это такое, нужны более точные результаты обследования.

Узист, поколдовав двадцать минут над моей грудью с помощью прибора, выбежала из кабинета, чтобы позвать главного врача и рентгенолога. Они устроили небольшой консилиум у койки, на которой смиренно лежала, уже по-видимому, пациентка.

Я понимала всю серьёзность ситуации, но надеялась, что кто-то из них с ухмылкой махнёт рукой и скажет: «Да всё в порядке, что вы всполошились-то так! Это у нас оборудование устарело и выдаёт что попало». Но ничего подобного не произошло. Главный врач частной клиники — статный мужчина из Южной Кореи — подсел к койке, взглянул на экран монитора и выдал своё заключение: «It is a tumor». Эти слова сорвали мои внутренние стопоры, тело обмякло, а в голове поселился туман.

Силой заставила себя пойти на работу, добавила пару абзацев в запланированный материал и отложила его на другой день. 

Дома решила сказать супругу о том, что произошло со мной в течение дня. С каждым сказанным предложением я видела, как уголки его губ опускались ниже, глаза покрывались пеленой, а тело судорожно содрогалось.

Следующие полтора часа потратили на то, чтобы успокоить друг друга. Помню, как супруг произнёс: «В жизни такое бывает. Мы с тобой справимся. У нас столько планов! Например, в этом году полетим на море».

Затем завертелась двухнедельная череда событий, которая состояла из сплошных приёмов и очередей к разным специалистам. Одни врачи отчитывали за безответственное отношение к здоровью — я не делала никаких рентгенологических снимков за последние три года, другие поджимали губы и произносили то, что уже давно известно.

После компьютерной томографии стало очевидно, что мы имеем дело с опухолью внушительных размеров. Нужно ложиться под нож и немедленно удалять это образование.

«Пока не вскроем, не поймём!» — убеждал местный торакальный хирург.

6 февраля. Госпитализировали в Национальный научный центр кардиохирургии, который находится в Астане. 

Я старалась вести разговоры с друзьями о чём-то отвлечённом, например, как отреагировал парень моей подруги на её подарок, или, когда друзья отучили своих детей от грудного вскармливания. Я была готова поддержать любую тему, лишь бы не вспоминать, что через несколько дней мне вскроют грудную клетку, распилят рёбра и удалят опухоль.

Наступил день операции. Помню, как меня увозят на каталке и вводят анестезию через катетер. Тогда, проснувшись от сильной боли в груди, я ощутила то состояние, которое испытывают самураи, когда совершают «сеппуку». Это невыносимая боль, которую не берёт послеоперационная анестезия.

«Наконец-то всё закончилось. Я проснулась, а это уже победа!» — изливая сердечную благодарность Богу за возможность жить, беседовала я сама с собой.

На следующий день после операции в палату зашли главный хирург и его помощник — второй, более молодой хирург. Мне сообщили, что во мне развивалась редкая опухоль «тератома», с которой они столкнулись впервые за сорок лет работы.

Это был недоразвитый паразитический сиамский близнец, который находился во мне с моего рождения. Во время операции хирург разрезал опухоль и обнаружил хрящи и волосы близнеца. Заключение патолого-гистологического исследования пришло через сутки. Это была зрелая доброкачественная тератома. 

Помню специальные выпуски РЕН ТВ, где рассказывали о жизни сиамских близнецов, которые, к сожалению, не разделились в эмбриональном периоде развития. Близнец жил во мне все 23 года, а я даже не подозревала об этом. О тератоме не было известно ничего — так, как если бы её не было вовсе.

В детстве ультразвуковое исследование показывало наличие маленькой точки в области сердца, но кардиологи пребывали в твёрдой уверенности в том, что эта точка обязательно «рассосётся». В последних классах школы мне приходилось замирать в определённой позе как в детской игре «Море волнуется раз», задерживать дыхание, чтобы после лёгкого покалывания в сердце облегчённо вздохнуть.

Терапевт заблуждался в своих объяснениях, когда говорил, что покалывания в груди происходят из-за волнения перед сдачей экзаменов. Мы периодически снимали ЭхоКГ, слушали сердце, но ничего серьёзного там не обнаруживали.

Всё, что произошло с 20 января этого года — знак свыше. У Бога есть планы на меня: он подал знаки, на этот раз — через рождение племянника. Сложно представить, при каких других обстоятельствах я пошла бы снимать флюорографию и когда бы узнала о прогрессирующей опухоли. Возможно, если бы не партнёрские роды сестры,  вы бы не прочли эту историю со счастливым концом.

Читайте также: 

«Рак — это гражданская война в окопах моих собственных клеток»: История Альмины Мейрамовой

Профессор Куралбай Куракбаев: «Мы хотим быстрых результатов, но так не бывает»

Что выросло, то выросло. Поколение, забывшее про благодарность