Режиссерка Малика Мухамеджан: «Мы с Казахстаном в любовных созависимых отношениях»

В новом материале Кристина Михайлова, основательница Women make docs, беседует с режиссеркой Маликой Мухамеджан о фильме «Ласточка», премьера которого состоялась на Shanghai International Film Festival в 2024 году. Казахстанская премьера состоялась на Qyzqaras Film Festival в Алматы. О том, как устроена женская режиссура, что вдохновило Малику на создание фильма «Ласточка» и как можно улучшить государственное регулирование в сфере кино читайте в новом материале.

---

Кристина Михайлова: «Ласточка» — дебютный фильм режиссерки Малики Мухамеджан, которая вместе с тем является организаторкой Qyzqaras Film Festival. Забавный факт, что для того, чтобы устроить казахстанскую премьеру «Ласточки», Малике пришлось организовать собственный кинофестиваль. Не уменьшая заслуг по созданию независимого фестиваля, в этом интервью хотелось бы сосредоточиться на самом фильме. Это история о девушке, живущей в далеком ауле с нелюбимым мужем. Она чувствует себя чужой, «иной» по отношению к среде, к семье и друзьям мужа. Deus ex machina (неожиданная, нарочитая развязка трудной ситуации — прим.ред.) в ауле появляется приезжий иностранец, француз конвенциональной красоты, который останавливается в доме её семьи. Между молодыми людьми завязывается роман и героиня собирается сбежать от мужа, но в последний момент передумывает и возвращается. «Ласточка» создает некое идеальное, практически стерильное пространство, в котором визуально и драматургически концептуализируется понятие идентичности. Как ты подошла к этой теме, в каких условиях находилась и почему именно это стало темой дебюта?

Малика Мухамеджан: Я училась в Алматы на экономиста, это был 2013 год. Я была многим недовольна, искала себя и решила, что хочу заниматься кино. На тот момент в мировом кино было мало казахстанских имен, а о женской режиссуре вообще речи не шло глобально. Я подумала: «Всё, надо уезжать». Я точно не хочу учиться в Жургенова (Казахская Национальная Академия Искусств им. Т. Жургенова в Алматы — прим.ред.), не хочу учиться в Шабыте (Казахский Национальный Университет Искусств в Астане — прим.ред.). Изначально я хотела во Франции учиться, но не знала французский. Где я смогу учиться бесплатно? Это, конечно же, ВГИК (Всероссийский государственный университет кинематографии имени С.А. Герасимова в Москве — прим.ред.). Любовь к Тарковскому сделала своё дело. 

В первое время там я вообще отказывалась писать казахские истории. Думала, что буду считаться мировым режиссером. Учитывая контекст, что я выросла на европейской культуре, беря во внимание и литературу, и кино, я как-то не чувствовала связи с казахской культурой, хотя я в ней росла.

На тот момент у меня было отторжение от всего казахского. А потом случился личностный кризис, я ушла со ВГИКа, заново поступила, и вдруг во мне что-то проснулось. Кажется, я просто повзрослела и начала писать истории про Казахстан.

Кристина Михайлова:  В фильме «Ласточка» всё классическое, фундаментальное, монументальное, буквально ренессанс, имея ввиду режиссерский стиль, который выполнен на «пятерку», в лучших традициях ВГИКа. Это безвоздушное пространство, но в то же время я чувствовала себя безопасно в его узнаваемости, что дало возможность максимально сосредоточиться на человеческом в этой истории. Чувствовала ли ты себя под давлением школы ВГИКа? 

Малика Мухамеджан: Школа ВГИКа, конечно, засела где-то на уровне ДНК, придется ее оттуда вытаскивать с каждым фильмом. (Смеется)

Академизм, классическая режиссура, мизансцены, драматургия… Всем этим нас программировали. Наверное, я уже сама не замечаю, что это во мне есть. При написании «Ласточки» я хотела взять максимально классическую историю, вывернуть её наизнанку и отпустить.

Я не люблю мелодрамы, но подумала идти от противного и написать именно то, что меня бесит. Сделать другой финал, который бы меня устраивал как женщину. Для меня важнее всего в кино чувственность. Люблю, когда ты смотришь кино, и в финале ощущаешь то, что не можешь описать.

Первый такой опыт я испытала в подростковом возрасте с «Любовным настроением» Вонга Кар-Вая. Я очень люблю поэзию и удивляюсь, как они, поэты, набором простых слов могут описать то, для чего у нас не находятся слова. Хотелось бы также уметь это делать в кино. 

Кристина Михайлова:  В чём в твоем фильме выражается female gaze? 

Малика Мухамеджан: Наверное, во внимательности и нежности ко всем героям. Они не все мне нравятся, но я ко всем старалась относиться с пониманием. Вообще, термин «female gaze» — это искусственно созданный термин, где женщина объективируется. Женский взгляд как таковой, мне кажется, еще не сформировался. Мужской кинематограф настолько теоретизирован, там есть свои правила, структуры, холодность, жесткий расчет, герой, антигерой и так далее. Женская режиссура может использовать это и говорить «нет, я сделаю это совсем с другим взглядом, более чувственным». Для меня женская режиссура — это взгляд с любовью. 

Кристина Михайлова: Когда ты вернулась и включалась в казахстанскую индустрию, какой она тебе показалась? Интересен твой взгляд с дистанции на то, что с нами происходит. 

Малика Мухамеджан: В кино Казахстана какое-то братство пениса. Я знаю, что у некоторых моих знакомых казахстанских коллег-мужчин есть чаты с названиями в духе «Красавчики кино». (Смеется) Не знаю, что они там делают, но для меня это признак какой-то местечковости и желание охранять свое крошечное место под солнцем. Здесь судят по внешности и по тому, с кем ты дружишь. Я к такому не привыкла. При всех минусах, в довоенной России, по крайней мере, никому в голову не приходило сказать что-то плохое про женскую режиссуру. Есть очень много крутых женщин, которые снимали и снимают разное кино с разным взглядом. Была во ВГИК одна операторская мастерская, которая на 80% состояла из девушек.

Один продюсер спрашивает у мастера: «Ты почему одних баб набрал?» А мастер отвечает: «Что я сделаю, если они сильнее и талантливее?»

Конечно, когда я критикую засилье мужчин в казахстанской киноиндустрии, это относится не ко всем — и среди мужчин-коллег есть адекватные, талантливые и т.д. Но сложно игнорировать тот факт, что к женщине-режиссеру здесь предвзятое отношение, мы где-то в параллельной реальности будто существуем. Есть, к примеру, один очень известный казахский режиссер, мастодонт, можно сказать, он преподает в академии Жургенова, и я ни раз слышала из его уст, что, мол, кино – не женская профессия, и ничего толкового женщины снять не могут. Мне его слова кажутся скорее смешными, но ужас в том, что этот человек преподает и передает свой мизогинный взгляд своим студентам, и непоколебим в своей узколобости. А таких как он очень и очень много. Бороться же с этим утомляет, пробиться в киноиндустрии и так не просто, ни для мужчины, ни для женщины, но женщине еще нужно доказывать что-то сверх этого, чтобы в конце-концов ей сказали: иди лучше рожай детей, режиссура — только для мужчин.

Вернувшись в Казахстан я думала, что здесь это тоже пройденный этап. Хотя проблема гендерной репрезентации – мировая проблема, мне не казалось, что у нас может быть все настолько плохо. Все очень закрыто, и мало, честно говоря, профессионалов. От этого постоянное ощущение панибратства. Это так деструктивно в плане развития индустрии, потому что чего мы хотим? Может быть, наконец, чтобы казахстанское кино начало выходить на мировой уровень? Это случится только тогда, когда будет хотя бы 10-15 режиссеров очень сильных из Казахстана, когда мир будет знать не одно-два имени, как сейчас.

Зачем сидеть как собаки на сене и не пускать девушек только потому, что они девушки?

Кристина Михайлова: Все режиссерки, с которыми я беседовала в рамках серии «Казахстанское авторское кино — это женское кино», отметили ограниченное финансирование. Финансирование было просто ничтожно маленьким и доставалось ценой компромиссов с западными ко-продюсерами, с собственным режиссерским видением, монтажом. Это такая битва, из которой ты далеко не всегда выходишь победительницей. Но твоя учеба во ВГИКе наделила тебя определенными привилегиями. «Ласточка» получила российское государственное финансирование, это ко-продукция с Италией, при номинальном участии казахстанского партнера. Как ты планируешь реализовать свой следующий фильм?   

Малика Мухамеджан: Думаю, здесь мне не дадут снимать, но пробовать надо. Хотя со стороны смотрю на казахстанское государственное финансирование и думаю «Что-то я туда не хочу». (Смеется)

Мне в России повезло, в год перед войной я буквально в последний вагон запрыгнула и получила финансирование. Экспертный совет был огромный, там сидели и программные директора кинофестивалей, и продюсеры, и актеры, и сценаристы, и режиссеры. Весь цвет индустрии. От того, что их много, ты не сможешь всех подкупить, денег не хватит. Но не могу сказать, что совсем нельзя никого подкупить. Всегда можно, но вероятность низкая, плюс всё настолько публично происходит! Мы официально все сидим и слушаем проекты друг друга вживую. Помню, там был один фильм, который, откровенно, пикантная история. Одна из эксперток встала и сказала: «Я читала ваш сценарий, я его не пропускала, как вы вообще прошли?». «Ну ладно», — говорит, — «но у вас ведь массовое прокатное кино. Идите, ищите деньги у платформ. У нас тут Министерство культуры, мы за культуру и за авторское кино, а вы найдете и в другом месте». 

Это правда. Авторское и дебютное кино не найдет финансирование нигде больше в наших странах, кроме как у государства.

Кино, на котором можно заработать, найдет себе инвесторов, потому что эти деньги можно вернуть. В Казахстане такого понимания нет. Во-первых, у нас проблема с экспертным советом, он слишком маленький. Во-вторых, все яйца в одну корзину: дебюты, не дебюты, короткие метры, документальное кино, всё в едином конкурсе, хотя принципиально должно различаться.

Должны не просто существовать, а работать понятия «возвратные деньги», «невозвратные деньги», суммы разные для них и так далее.

И должна быть, мне кажется, фикс цена на невозвратные деньги. Допустим, государство говорит: «Мы всем даем по 200 миллионов тенге на дебюты, это будет 70% от бюджета, а 30% вы находите самостоятельно», чтобы стимулировать продюсерскую работу и избавляться от иждивенческого мышления. 

Почему у нас не различают, извините, культуру и бизнес? Странно ожидать от дебютного и авторского кино, что оно заработает на прокате. Такое кино работает на культурный имидж страны и ее развитие как таковое. А есть фильмы, на которых мы зарабатываем и возвращаем деньги в казну. Невозможно убить двух зайцев одним выстрелом, по крайней мере пока. Складывается впечатление, что люди в индустрии сами не понимают индустрию. Я как-то смотрела открытый казахстанский питчинг кинопроектов онлайн – испанский стыд. Ребята, это не питчинг, это позор. Не потому что там не было классных проектов, они там есть и будут, но у нас мало кто из участников знают как правильно питчинговать. Это, на самом деле, не сколь их проблема  – этому тоже надо людей обучать, проводить воркшопы, мастер-классы и прочее. Обидно, когда из-за плохого питча классные проекты теряются. Еще вопрос к экспертному совету – я видела как несколько раз выступления участников были прерваны вопросами от эксперта до того, как пришло время вопросов. В итоге участники не успевали даже рассказать свой питч до конца, а это неправильно и несправедливо. У питчинга есть довольно жесткие правила, которые должны соблюдаться как участниками, так и членами совета.

Плюс у нас нет кинотеатров в стране. Не мультиплексов в торговых центрах, а именно кинотеатров, где будут авторские программы, где будет это кино показываться. У нас монополия кинотеатральных сетей, которые еще и производят в невероятном количестве свои низкобюджетные фильмы, и соответственно устанавливают свои нереальные правила для других фильмов.

Нам явно нужна антимонопольная политика, так быть просто не должно.

Есть, конечно, и проблема с малым количеством кинозалов в стране. Можно же оборудовать хотя бы в каждом маленьком городе по кинотеатру? Я из города Шу, никогда в жизни там не было кинотеатра, разве что в советское время. Я покупала на базаре пиратские кассеты или брат из Алматы мне привозил что-то. Как у нас люди должны смотреть кино?

Кристина Михайлова: На мой взгляд, нужно отличать уровень метрополии, в которой всегда было более чем достаточно ресурсов для того, чтобы большое количество людей  могло себе позволить заниматься интеллектуальным трудом, и локальный уровень в контексте колониального прошлого и 30-ти лет независимости, где постоянно воспроизводились нарративы о том, какие художники бедные-несчастные, зависимые, беспомощные и в перманентной опале. Ещё и с Западом работают, соответственно, «пропагандируют западные ценности», а не национальные. Мне этически сложно сравнивать доступ в индустрию для московского режиссера и для казахстанского, ровно как и состав экспертного совета московского и казахстанского. 

Малика Мухамеджан: Нужно формировать экспертность методом проб и ошибок, пробовать приглашать разных специалистов.  И я знаю и вижу, что у нас есть ресурсы, чтобы сделать все по уму, просто боюсь, что в какой-то момент запущение станет необратимым. Да, после возвращения из большой индустрии, где ценится твой профессионализм, было сложно приехать туда, где важно только то, кого ты знаешь. Из-за этого я решила отстраниться и сказать: «Я попробую обойтись без вас». Не знаю, где я буду деньги находить на второй фильм. На второй фильм всегда сложнее найти, но я морально готова. Война в Украине и то, что делает Россия, мои планы на жизнь, естественно, поменяли. Не только потому, что я вернулась в Казахстан, я бы в любом случае в Казахстане снимала. У меня в России был контракт на второй фильм, я сейчас, если бы не все это, уже бы его сняла.

Кристина Михайлова: Вернувшись и заняв позиции кураторки и организаторки фестиваля, режиссерки, каким ты ощущаешь Казахстан здесь и сейчас? 

Малика Мухамеджан: Я все время на грани мега-оптимизма и мега-пессимизма. К нашему обществу отношусь очень позитивно и верю, что все впереди. Если бы я относилась к нему пессимистично, то ничего бы не делала. «Гиблое дело, чего тут делать? Уеду-ка я снова». Хотя всё равно такое желание есть. Но продолжать делать что-то тоже хочется. Потому что я верю, что все возможно и стараюсь не давать мрачной реальности захватить разум. Я верю, что чем больше мы отдаем обществу, тем больше сил приобретаем. Потом я, конечно, после фестиваля с нервным срывом лежу, но это ничего. (Смеется) Когда ты видишь импакт, пусть маленький, то понимаешь что всё было не зря. Может мне просто повезло с мировоззрением и с окружением.

Пока ко мне на показы и на кинофестиваль будут приходить люди, пока я буду видеть, что наше общество в этом нуждается, пока я буду видеть комментарии о том, что режиссерки — это «ха-ха-ха, дурочки какие-то», я буду продолжать делать свое дело.

Кристина Михайлова: Для меня важный вопрос здесь не потенциал человеческий, в который я, безусловно, верю, а политический предел возможностей. Потому что все, что ты упомянула, упирается в некий стеклянный потолок политической безнадежности. В рамках действующего режима есть ряд ограничений, которые, в том числе, влияют сильно на развитие культуры, потому что культура — это как раз то место, где мы фантазируем об альтернативных вариантах развития. Например, несмотря на то, что я много делаю и у меня от природы много энергии, я не верю, что что-то практически изменится. По крайней мере, при моей жизни. 

Малика Мухамеджан: Я тоже не верю, что смогу своими действиями повлиять на это государство в политическом смысле. Но я могу какие-то процессы замедлять, тем более я же не одна, небезразличных людей у нас много. К примеру, в России Путин не вчера появился, он всегда был. При этом в разные институции, в разные инстанции «залезли» много таких людей, которых сейчас погнали. Казалось, что был баланс когда-то, министерство культуры РФ финансировало фильмы откровенные, критикующие, авторские. Потому что тогда в экспертный совет «залезли» люди, которые не давали плесени разрастись. На местах есть нормальные, адекватные люди. 

Я была в одном ауле Алматинской области на скауте для «Ласточки». Приезжаю, а аул такой красивый! Всё аккуратно сделано, мы засмотрелись на заброшенный Дом культуры, подошел дворник и говорит: «Мы скоро его будем ремонтировать».

Я ему ответила, что так классно, так красиво, так чисто, а он отвечает: «А знаете почему? У нас аким — женщина. 

Кристина Михайлова: В «Ласточке» твоя героиня решает остаться в ауле и не бежать во Францию с симпатичным французом с грустными глазами. Ты вкладывала в это политический жест? 

Малика Мухамеджан: Я скорее думала о том, что для того, чтобы чувствовать себя несчастной, не на своем месте, не нужно обязательно, чтобы тебя били, не нужно обязательно, чтобы было насилие. Будто только тогда ты имеешь право быть недовольной. А почему ты «просто так» не можешь быть несчастной? Потому что занимаешься не тем или не любишь? Я в жизни видела некоторые браки своих знакомых: оба несчастны, оба хорошие при этом. Но они просто держатся, потому что видимых причин расставаться нет. Наверное, к стране это тоже можно применить. Мы с Казахстаном в любовных созависимых отношениях. В Москве я читала какие-то казахстанские новости, самые будничные, скажем, даже экономические, и я сочувствовала. А к российским новостям такого не испытывала, потому что понимала, что мне без разницы, и всегда знала, что уеду оттуда, хотя я и люблю Москву. Нет, я не русская и не россиянка.

Казахстан — это как с мамой, то есть пуповину вроде перерезал, а все равно какая-то мифическая связь существует. Нам никак не избавиться друг от друга. 

Да, в Казахстане в любой момент может что-то сверху над тобой схлопнуться. Я это знаю, потому что на Qyzqaras тоже пытались надавить. Например, убрать из названия фильма программы слово «секс». Но я человек такой: «Окей, давайте по закону». Я читаю все про кино, все законы прочла. Вместе с тем я отдаю себе отчет в том, что свобода слова здесь — это мнимая свобода. 

Кристина Михайлова: Меня практикующие коллеги-документалисты на общественных собраниях убеждали, что у нас нет цензуры. (Смеется)

Малика Мухамеджан: Ой, да, конечно, если даже слова «секс» в акимате боятся, о чем говорить-то?