Как этнограф из Москвы скупает антиквариат, учится ткать ковры и изучает традиции казахов

История моего знакомства с этой парой началась с кофе. Николай — шеф-бариста сети кофеен, где продают самый вкусный колдбрю. Однажды, забежав за порцией кофеина, я заметила необычную девушку. Сначала подумала, что поблизости организовали русские народные гуляния в честь Масленицы. Потом поняла, что Масленица бывает в марте, а в бизнес-центре Financial District на Аль-Фараби не организовывают народных гуляний. Но пройти мимо я все равно не смогла — настолько целостный и аутентичный был образ у девушки. Казалось, я прикасаюсь к истории предков. 

Оказалось, что для такого наряда Настасье повод не нужен — это ее повседневный стиль. Больше всего она любит этнографию и коллекционирование. Приехав в Казахстан около года назад из-за работы мужа Николая, девушка успела узнать о нашей культуре больше, чем многие казахстанцы за всю жизнь. 

— Почему тебе нравится именно такая одежда, а не мейнстримная?

Мне нравится одежда с индивидуальностью и с историей. Я люблю не просто старые вещи, но обязательно особенные. Мне нравится Ульяна Сергиенко. Это современная одежда. Но я не могу себе ее позволить из-за траты средств на коллекционирование. Настолько дорогая одежда мне не подойдет, потому что у меня нет личного водителя, а ездить на самокате в платье за полмиллиона рублей — нецелесообразно.

— Где ты обычно покупаешь вещи, которые отвечают твоим предпочтениям?

Многое я купила в европейских секонд-хендах. Например, мои туфли — это Prada. Еще я люблю российского дизайнера Дарью Разумихину. Она филолог по образованию, написала изумительную книгу про русские костюмы и шьет вещи в русском стиле. Мечтаю покупать одежду у дизайнера Светланы Левадной — она тоже шьет в русском стиле. Когда я жила в Астане, познакомилась с Маржан Курмангазиной — она скромная, сшила много отличной одежды мне на заказ.

Я всегда отдаю предпочтение вещам с историей. А если вещь не винтажная или антикварная, я интересуюсь биографией дизайнера.

Моя подруга Мария, которая делает куклы, работала на Ульяну Сергиенко и на бренд Hermes. Она рассказывала, что все делается вручную — деньги платишь за подход и за качество. А когда я вижу, что вещь сшита на машинке и главное в ней — идея, я не буду готова отдать за нее большие деньги. Идея никогда не будет стоить для меня дороже, чем кропотливый труд или вещь с историей.

Одна из любимых моих вещей — это воронежская рубаха 19 века. На ней маленькие пятнышки и дырочки — почти незаметные, которые уже не реставрируются, ведь ей более 130 лет.

Когда я надеваю эту рубаху, иногда спрашивают, кто дизайнер, а я отвечаю, что крестьяне воронежской губернии. Хочется, чтобы люди понимали, что русская культура глубже, чем балалайка, водка и медведь — поэтому я и ношу эту рубаху. А вообще, я люблю аксессуары гораздо больше одежды.

— Да, я сразу обратила внимание на твои необычные головные уборы. Сколько их у тебя?

В Алматы я привезла только любимые — 10. Самая любимая — это та, что на мне. Кузя (Николай Богославский — муж) называет ее «зиккурат», но я ее люблю. Ношу с конца весны до начала осени. Солома подходит почти под любой образ. Это американская шляпа 40-х годов этого века. Я купила ее у приятельницы в винтажном магазине в Москве.

Еще у меня есть воронежский кокошник 19 века, но я его не ношу. И даже не потому, что меня Кузя в нем никуда не пускает, а потому, что умею провести грань между тем, что я считаю красивым и тем, что готово принять общество.

Но самый интересный головной убор — это тот, который сейчас для меня шьется. В Москве есть прекрасный художник Юханн Никадимус — наполовину сириец, наполовину русский. Раньше он был больше фолк-музыкантом и хотел снять видеоклип с кокошниками. Кокошники из Мосфильма показались ему пошлыми — пришлось шить свои. Он обратился в «Русские начала», где его обучили старинным техникам шитья и вышивки. Там он освоил одну из сложнейших техник «сажение по бели», которой в совершенстве владеют всего пару мастериц.

Недавно в Японии вышел журнал Vogue с его венцом на обложке. Работы Юханна очень дорогие и 99% из них вешают на стены. К ноябрю я выкуплю и свой венец.

— Я видела у тебя много украшений. Их ты тоже коллекционируешь?

Украшения я начала коллекционировать здесь, когда мы с Кузей переехали в Астану полтора года назад. Я люблю Караганду, Шымкент — но в Астане совсем мало этнографии, мало искусства. Я изучила всю коллекцию национального музея и поняла, что нужно максимально использовать то, что здесь предоставляется.

Стала изучать традиционное ковроткачество, музейные экспонаты и наткнулась на украшения. В антикварном магазине увидела музейные украшения 19 века, которые не так дорого стоили, подружилась с антикварами и начала понемногу эти украшения скупать. Приобрела накосник, два туркменских амулета, кое-что другое — украшений 7-8 из Астаны у меня есть. Сейчас выкупаю традиционные узбекские головные уборы.

— А как ты изучала ковроткачество? Это было в Астане?

Ровно год назад в Астане у Хан-Шатыра была большая ярмарка в честь Дня столицы. Съехались ремесленники со всего Казахстана и гончары из Узбекистана. Мы шли и увидели женщину с маленьким станком, на котором она ткала ковер. Я, как обычно, послала Кузю вместо себя разузнать, можно ли у нее учиться.

Через пару минут я уже сидела за станком, делала первые стежки и осознавала, что мне это страшно интересно. Я ведь приехала, чтобы максимально впитать местную культуру, а не чтобы в кафе прохлаждаться: в первые же дни скупила книжки про традиции, читала сказки, ходила в музей имени Сейфуллина, мечтала купить кобыз и начать ходить к репетитору.

Эту женщину со станком зовут Куляш. Оказалось, что она обучает своему ремеслу, но только в Шымкенте, поэтому через две недели я уже купила билеты. Приехала в Шымкент 1 августа в 50-градусную жару и ни разу об этом не пожалела, потому что это был один из самых счастливых месяцев в моей жизни. Ежедневно с 6 утра до 6 вечера я ткала у них свой маленький ковер, который потом подарила тёте на именины. Ещё я внесла половину суммы за ткацкий станок и скоро собираюсь выкупить его полностью. Позже мечтаю освоить горизонтальную технику ткачества «алаша».

Я бы очень хотела потом у себя дома в России смотреть на коллекцию украшений, ткать ковер и вспоминать казахстанский этап нашей жизни: как я ездила на свадьбу в аул, пробовала десятки видов бешбармака и верблюжье молоко.

— Настя, расскажи, когда ты стала увлекаться этнографией?

Любовь к этнографии выросла из увлечения русской традиционной игрушкой. Я её полюбила лет пять назад, увидев работы художницы Марии Дмитриевой в многотомнике искусствоведа Галины Львовны Дайн «Игрушка в культуре России».

Мария занимается матрешкой и традиционной русской куклой. Не такой, которую все привыкли видеть на Красной площади, в сувенирных лавках на Арбате — ее куклы хранятся в частных коллекциях по всему миру, например, у  великого итальянского сценариста и поэта Тонино Гуэрра, актрисы Милы Йовович, певицы Ванессы Паради, коллекционера и историка моды Александра Васильева. 

Когда я поняла, что игрушка мне страшно интересна, предложила Кузе съездить в Сергиев Посад, где живет и работает Мария. Но во время первой поездки нам художницу встретить не удалось, поэтому мы сняли в Сергиевом Посаде квартиру, стали там жить и ходить на ярмарки выходного дня, в надежде встретить художницу. На одной из таких ярмарок мы познакомились с мамой Марии, рассказали, как я люблю ее работы и узнали, что ее дочь можно встретить в местном музее, где она работает.  

Через год мы стали с Марией близкими подругами. Ее влияние подтолкнуло меня на коллекционирование национальных игрушек — русских, узбекских, народов Африки, Перу и многих других народностей.

Отсюда вырос интерес к русской одежде и национальным украшениям, но игрушки — это все же самая большая любовь и самая многочисленная коллекция. Их у меня около 350 штук.

— Какие куклы в коллекции самые любимые?

Самая любимая — Царица. Это реплика любимой куклы российской императрицы Анны Иоанновны, сделанная Марией. Два подлинника находятся в Эрмитаже и в Русском Музее в Санкт-Петербурге. Эти куклы выполнены из парчи с золотыми нитями и украшены драгоценными камнями. Царицу я беру с собой во все поездки и путешествия.

— Она для тебя талисман?

Нет, я просто не могу жить без красоты, как Коко Шанель, которая носила с собой эстетическую икону. Я ведь считаю эту куклу идеалом. У меня есть традиционный архангельский деревянный короб, который я всегда беру с собой в поездки, как ручную кладь, а в нем все самое дорогое сердцу, в первую очередь куклу Царицу.

— А что еще ты кладёшь в этот короб помимо куклы Царицы?

Евангелие конца 19 века на французском языке, которое принадлежало главной исследовательнице азиатского театра кукол Марии Слоним. Она умерла в 90-х годах — интересная женщина с непростым характером, которая занималась куклами. В 35 лет ей стало стыдно за то, что она не знает иностранных языков, поэтому она решила выучить французский. Поступила на второе высшее, а во время учебы купила себе в букинисте Москвы это Евангелие и переводила его. В нем остались все пометки.  

— Очень интересная история. И все же, как Евангелие оказалось у тебя?

Я фрилансер — веду социальные сети одного московского салона пастилы. В прошлом году я зашла туда купить пастилу в подарок друзьям,  разговорилась с директором и она предложила мне работу. Мы подружились и как-то за бокалом вина я узнала, что она племянница Солоним. Она и подарила мне Евангелие, потому что сама далека от вещизма и коллекционирования. Оно теперь всегда со мной.

— А зачем его возить с собой?

Я страшно люблю букинисты и старинные книги. Он не самый красивый и не самый дорогой: простая обложка, но с красивыми гравюрами со всеми видами Парижа. Мне не по себе, если под рукой нет букинистической литературы — дома у меня ее очень много. А еще я практикую с помощью Евангелия свой французский.

— Дома, в смысле в Москве?

Да, в Москве. Здесь с этим туговато. Под букинистикой чаще всего подразумевается советская литература. Часто цены, которые люди запрашивают за старую книгу, дают понять, что они в этом совсем не разбираются.

— Любовь к вещам с историей у тебя появилось еще до того, как ты полюбила национальную игрушку?

Любовь к вещам с историей и ко всему старинному у меня появилась в раннем детстве. Даже не столько к старинному, как к красивому. Когда мне было 4-5 лет, как все дети, я иногда болела и чувствовала, что могу качать права.

И тогда я говорила, что хочу поесть не из обычной посуды, а чтобы открыли мне сервант и вынули фарфор и хрусталь. И я ела любительскую колбасу из хрусталя и фарфора.

Если мама оставляла меня одну и уходила на работу, она давала мне книги с красивыми иллюстрациями по музеям и ларцы с украшениями. Так я могла просидеть несколько часов, пока мама не возвращалась. Красивые вещи успокаивают меня куда быстрее, чем душевная беседа.

— Твоя семья как-то связана с миром искусства?

Нет. Все наоборот смеются, что я ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца. Я родилась в семье военных и экономистов, которые считают меня чудачкой. Я оказалась чужой в родной семье, как пушкинская Татьяна. Но мои увлечения поддерживали. Тетя водила меня в музей и это было смешно, потому что она любила музеи, но не настолько, насколько любила их я.

Мы приходили к открытию и уходили в шесть. Она читала книги, а я ходила по залам, записывала. Еще она водила меня в театр. У меня никогда не было привычных детских развлечений, типа цирков и батутов. Я была маленькой надутой взрослой. Мои склонности по-настоящему проявились во времена студенчества, когда у меня появились деньги, благодаря повышенной стипендии и работе редактором на канале РБК.

— Насть, расскажи, про студенческие годы.

Я училась в Российском Государственном Гуманитарном Университете на факультете Истории искусств. На втором курсе устроилась редактором на канале РБК и стала зарабатывать немаленькие деньги по студенческим меркам. Я смогла раскрыться так, как нравилось мне — скупала наряды и спорила с родителями по поводу стиля. Они до сих пор не приемлют то, как я выгляжу.

— Вы не так давно переехали в Алматы. Что уже успели заметить?

Здесь я себя чувствую как дома, потому что в Алматы гораздо больше творческой молодежи, на фоне которой я уже не вызываю такой сумасшедший ажиотаж. Меня не фотографируют все кому не лень. Я могу прийти в кафе, расслабиться и просто почитать книгу. Когда брожу по улицам, замечаю разные интересные места — галерея авторской керамики, куда в мае приезжал фотограф и близкий друг Сергея Параджанова. Параджанов один из любимых моих режиссеров. Его фильм «Тени забытых предков» я смотрела более 50 раз, без преувеличения.

Если такого фотографа пригласили в Алматы, значит это кому-то интересно. Это говорит об уровне культурного развития. Одно дело Cirque du Soleil — массмаркет, на который пойдут все, а другое — близкий друг Параджанова.

Но есть вещи, которые меня не порадовали. Например, я заходила в антикварный магазин и увидела не самый хороший набор старых пуговиц, которые стоили гораздо дороже двух церковных икон. В таких ситуациях понимаешь, что цену нарисовали с потолка. Такого адекватный антикварщик не сделал бы. Еще меня потрясло, что антиквариат продают в музеях — в России это преступление. Цель музеев — беречь антиквариат, ведь экспонатов не бывает много. Музейные работники и антикварщики обычно злейшие враги, ведь первые мечтают о том, что вторые продают.

— Как эксперт по музеям расскажи, что ты думаешь о наших музеях?

В Астане музеи хороши с точки зрения современного пространства. Музей очень красивый, но все плохо с коллекцией, смотреть нечего. В алматинских музеях с коллекциями все лучше. Но в Государственном музее я столкнулась с тем, что тебе создают барьеры сотрудники — нельзя фотографировать, нельзя зарисовывать, гардероб не работает.
 

Через каждые пять минут тебе говорят о том, что ты раздражаешь их своим блокнотом, когда зарисовываешь экспонаты — получить удовольствие достаточно сложно.

В музее Кастеева на всем есть этикетки и ты понимаешь, что перед тобой. Это замечательно. Еще ты можешь купить изумительные недорогие книги о коллекциях в сувенирной лавке. А когда приходишь в Государственный музей на Фурманова, тебе дают маленький двухстраничный путеводитель, нет ни этикеток, ни книг. Коллекция интересная, но ты не знаешь, как что называется и откуда здесь оказалось.

Это страшно — Государственный музей, столько смотрителей, которые ходят из угла в угол, а развития минимум. Отношение в музеях в Шымкенте, Петропавловске и Караганде было намного уважительнее.

— Ты находишься в постоянном поиске новых знаний об этнографии. Что ты будешь с ними потом делать?

Моя работа никогда не была связана с этнографией. Я проработала пять лет редактором на телеканале РБК. Потом работала в научным сотрудником в театральном музее имени Мейерхольда. Только 30% моих друзей интересуются этнографией. Некоторые из них и вовсе связаны с современным искусством, которое я совсем не понимаю, потому что визуальность для меня гораздо важнее идеи. Но когда я ненадолго вернулась из Астаны в Москву, побывала в большом музее кочевых культур, который открыл преподаватель географии. Моя подруга, которая работает там научным сотрудником, предлагала мне читать у них лекции. Тогда я поняла, что людям это интересно и я бы смогла применить накопленные знания.

Коллекционирование и страсть к вещизму тоже можно применить — в Москве довольно часто проводятся восточные базары и блошиные рынки с винтажом, хендмейдом и рукоделием. На таких мероприятиях цены сумасшедшие — людям интересно, люди думают, что это красиво и покупают.

Здесь я рассказываю про воронежскую рубаху и русский стиль, а в Москве расскажу, что Казахстан — это не только самое большое скопление машин Tesla, телефонов Iphone, а еще ковроткачество, этнография, история и красивые украшения.

— Итак, ты коллекционируешь игрушку, шляпки, казахские украшения… Что-то еще?

Да, русско-французские словари рубежа веков — это страшно интересно, это особый язык. Например, попытки перевести на французский язык слово «якоже» — то есть русский, который умер в начале двадцатого века и попытки перевести его на французский. Я привезла с собой в Алматы три таких словаря.

Еще один критерий покупки книг — подписи на фронтальных страницах.  С одной стороны находить их страшно грустно, потому что понимаешь, что вещь была подарена с любовью, а тот, кому подарили, либо умер и у него не осталось наследников, либо наследникам совершенно безразлична эта память. Один из моих словарей конца 19 века был подарен юнкеру за отличную учебу во времена царской России. Такие вещи не передашь через электронный формат.

---

Фото: Арслан Исатаев