Как через деколониальное письмо исследовать себя и свою семью: интервью с Эльмирой Какабаевой

Ровно три года назад, весной 2022 года, казахстанская писательница Эльмира Какабаева запустила курс «Семейная этнография» для женщин, которым интересны семейная история и деколониальное письмо. В новом интервью для STEPPE Эльмира рассказала, почему работа с семейной историей — это важно, а писательство ближе, чем кажется.

---

О «Семейной этнографии»

— Эльмира, что собой представляет курс «Семейная этнография» сегодня и как проект трансформировался за три года существования?

Курс начался с того, что в 2022 году я вернулась в Казахстан. Военное вторжение России в Украину стало для меня шоком. Необходимо было собраться и найти безопасное пространство, где я могла бы отрефлексировать окружающую действительность. К тому моменту я уже около шести лет жила в Москве, до этого жила в Австрии.

Тогда же я закончила магистерскую программу по социальной антропологии в Центрально-Европейском университете, где мы очень много говорили о постколониальных теориях и деколониальном повороте. Также я работала над текстом о моих предках, которые спасались от голода 1930-х годов. О большом переезде из Баянаула на Камчатку, который организовал мой дед Смағул Қақабаев. Он собрал несколько семей, и бежал вместе с ними. Эту историю записал мой дядя, знаменитый этнограф Халель Арғынбаев.

Благодаря этому источнику я пыталась писать про себя и делать отсылку к опыту своей семьи. Мне нужно было сообщество, группа людей, кому бы тоже была интересна тема семейной истории.

Я думала, что сделаю курс, мы один-два раза встретимся, а потом каждый пойдет жить свою жизнь, но деколониальное письмо оказалось интересным для многих. Я стала проводить все новые и новые циклы курса. Люди собирались, писали о своей семье, анализировали связь прошлого с настоящим.

— Для вас стало неожиданностью, что проект стал таким масштабным?

Думаю, во многом это произошло из-за контекста войны. Это событие подтолкнуло многих вспомнить, что их предки также сталкивались с несправедливостью и болью. Один из инструментов, которые мы используем на курсе — это интервьюирование старшего поколения.

При этом важно, что мы рассказываем истории через собственный опыт. Говорим о своем роде через собственный взгляд и современную жизнь. Как минимум я предлагаю участницам курса сохранить историю и передать ее дальше. Как максимум — люди пишут книги. Я знаю, что пара-тройка романов находится в разработке в разной стадии черновиков.

Уникальность курса в том, что он сосредоточен в цифровом пространстве. Оно не очень ощутимое, но объединяет людей из Центральной Азии, интересующихся деколониальным письмом.

И я знаю, что «Семейная этнография» вдохновила других. В Казахстане запустился проект Terek story, где участники интервьюируют своих бабушек и дедушек. Уже выпущено два сборника интервью.

Об опыте предков

— Опыт наших предков в XX веке во многом был болезненным: Ашаршылық, война. Как участницы курса осмысляют его в своих работах?

Деколониальный подход помогает фокусироваться не только на том, что наши предки переживали травматичный опыт, но и исследовать, как они сохраняли свою культуру.

Да, есть много травматического опыта, который надо осознать, пережить, проработать. Важно уделять ему внимание, но в то же время попытаться увидеть, какие стратегии для выживания и сохранения своей культуры выбирали наши предки.

Если говорить о тексте моего дяди Халеля, то он писал его в 1991 году и можно проследить, как он использует «эзопов язык». Описывая, как его родные бежали от строительства советской власти, он допускал много умалчивания. И хотя он очень смело и критически пишет, интересно узнать подтекст его мемуаров.

Он рассказывает, что до переезда Смағул учился в Самаре, и однажды получил письмо от своего отца Қақабая. Тот писал о ситуации в степи, как активисты отбирали скот и запрещали кочевать. И дедушка вернулся. Мне нравится, что в своем тексте дядя не погружается в то, что беженцы из Казахстана были бедными-несчастными. Хотя я уверена, что они испытывали трудности и сталкивались с дискриминацией. Он пишет о том, как наш прадед нашел пень и вырезал из него табақ. Как они выкупали у местного военного гарнизона лошадей, которых хотели отдать на убой, и заготавливали соғым. Как женщины шили көрпе.

— А что делать тем, у кого нет доступа к семейным архивам, мемуарам? Можно ли работать с семейной историей без документальных материалов?

История, которая есть у меня, и другие истории, которые сохранились и передаются по наследству — это большая привилегия. У многих такого нет. И в этом случае, нужен свой подход. Необходимо продолжать искать. Например, интервьюировать дальних родственников.

И если вам совсем ничего не известно о прошлом, то, возможно, додумывать и пытаться себе представить, что тогда могло происходить. Референсом могут стать тексты об истории работорговли в США. Меня сильно вдохновляет афроамериканская феминистская мысль. Достижение писательниц состоит в том, что они смогли дать себе агентность, силу и право говорить о своем опыте и опыте прошлых поколений. Даже если он был стерт до нуля, а предков перевозили с материка на материк, стирая историческую память.

Американская писательница Саидия Хартман в книге Lose Your Mother домысливает ситуацию, которая могла бы происходить с рабыней, которую перевозили на корабле. То же делает в своих текстах Одри Лорд, когда допридумывает род, из которого происходит ее мать. Это такая вдохновляющая и помогающая практика возвращения себе агентности. Если в прошлом есть какая-то пустота, то ее можно заполнить, чтобы дать себе сил.

Ученые могут сказать: «Что вы несете? О чем вы тут?». Но мы не занимаемся наукой, а пробуем разные подходы к тому, как хотим писать. Я убираю научную ответственность. Мы не исследователи, но в деколониальном письме мы можем делать со своим текстом все, что хотим. Мысль о том, что можно что-то дособрать, уже является вдохновляющей. Как воплощать это на практике — каждая сама для себя решит.

— Поэтому «Семейная этнография» — это курс только для женщин?

Да, мне кажется, в деколониальном письме есть сопротивление патриархальному взгляду на историю, в рамках которого все должно быть доказано до мелочей, ко всему нужна эмпирическая база и примеры. Но через письмо мы выражаем свою субъектность. Писательница выбирает, как она будет писать ту или иную сцену, и это ее агентный выбор. Она может написать о суровой и злой свекрови, а может о свекрови, которая поддерживала и после развода взяла невестку к себе домой. Выбор о том, как рассказывать историю, остается за нами.

— Как вы относитесь к тому, что вокруг термина «деколонизация» сейчас разворачивается много дискуссий?

Проблема терминов в том, что они ограничивающие. Так, есть устоявшееся определение геноцида, которое появилось в контексте Холокоста, но все остальные народы, которые страдали и страдают от массового насилия, считают, что нужно расширить термин. Мы также можем расширить понимание термина «колонизация», показав, что это явление может работать в другом контексте.

Современные социальные науки учат нас, что нет очень четких определений. Каждый термин будет расширяться, обсуждаться, дополняться. Дебаты будут продолжаться очень долго.

О деколониальном письме

— Получается, что и жанр деколониального письма — это подвижная субстанция, которая сейчас только зарождается и может менять свою форму?

Это жанр, который находится в процессе развития и формирования. Есть наука литературоведение, но в ней нет определения «деколониальное письмо». Поэтому данный подход можно использовать широко и гибко. Деколониальный поворот в социальных науках произошел в Латинской Америке и есть большое количество текстов, которые были написаны в этом контексте. Габриэль Гарсиа Маркес считается автором деколониальных текстов, как и индийская писательница Арундати Рой, и, конечно, современная исследовательница Мадина Тлостанова.

На своем курсе мне хочется «расшатать» язык. Так как мы пишем на русском, то деколонизация письма, в том числе, проявляется в том, чтобы делать с языком то, что удобно писателю, а не то, что диктует грамматика.

Языки можно смешивать. Если текст пишется на основе интервью с родственниками, то мы можем оставлять диалоги на казахском, если они произошли на казахском. Это возможность найти что-то свое и преодолеть те штампы, которые мы унаследовали из русскоязычной  литературы.

— Можно сказать, что деколонизация письма снижает порог входа в литературное творчество?

Мне не нравится фраза про «снижать порог входа», потому что она опять-таки включает иерархию. Писатель необязательно должен учиться в литературном институте и регулярно публиковаться, чтобы иметь право называться писателем. Я хочу разрушить этот стереотип. Кто такой писатель? Человек, который пишет регулярно. Все, кто пишут, уже писатели. Это просто процесс и навык. Если я написала рассказ и показала его трем друзьям, это уже писательство. Сейчас я живу в Англии и здесь пафос вокруг письма не такой сильный. Все, так или иначе, что-то пишут.

Заниматься исследованием истории своей семьи здесь — это супернормальная практика. Более того, в Англии очень любят копаться в истории семьи, потому что они обязательно найдут там какого-нибудь лорда. И, конечно, это тоже привилегия. Я не изобретаю велосипед, но когда мы занимаемся деколониальным письмом в нашем контексте, некоторые устоявшиеся понятия расшатываются, и мне это нравится. Можно называть себя писательницей, даже если вы не опубликовали ни одного рассказа. Мне кажется, в этом есть революция.

Напомним, в 2023 году независимая волонтерская редакция писательниц и редакторок в коллаборации с писательским курсом «Семейная этнография, или как деколонизировать свое письмо» и онлайн-изданием STEPPE объявила опен-колл для авторок и авторов, готовых отрефлексировать январскую трагедию в письме.

Читайте также: В Казахстане запускается open-call для авторов, которые хотят переосмыслить январскую трагедию через письмо