Художница Сауле Сулейменова: О том, почему все современные художники — активисты

Сауле Сулейменова — та самая художница, которая пишет картины с помощью пластиковых пакетов. Больше года назад, после некоторых событий, Сауле, вместе с коллегами и друзьями, написала письмо премьер-министру Казахстана, в котором были описано, как можно «поддерживать и продвигать современное искусство Казахстана в глобальном мире». А в этом году Национальный музей РК запустил программу Focus Kazakhstan, в рамках которой в Лондоне, Берлине, Джерси-Сити и Сувоне проходят выставки казахстанских художников.

Сауле приняла участие в двух из них: Postnomadic Mind в Лондоне и BREAD & ROSES: Four Generations of Kazakh Women Artists в Берлине. На последней состоялась премьера документального фильма о советской казахстанской художнице и скульпторше Лидии Блиновой, который Сауле Сулейменова создала с дочерью Суинбике.

Мы поговорили с художницей о том, как создавалась эта картина, как артисты влияют друг на друга, живя в одной семье, и как государство помогает современным художникам.

— Расскажите о работе над фильмом «ПУЛОТА.ЛИДА БЛИНОВА»?

Когда мы думали о том, что у нас будет в выставке «Хлеб и Розы», мы поняли, что без Лиды Блиновой невозможно обойтись. Чтобы составить картину о казахстанском искусстве и назвать её «Хлеб и розы. Четыре поколения женщин-художниц Казахстана», Лида Блинова была необходима.

Лида Блинова — феноменальная личность. Например, художник Александр Бренер в своей последней книжке написал: «Лида Блинова — абсолютный гений. Тончайшее и умнейшее из всех существ, ходивших тогда по планете».

Она умерла в 1996 году и с тех пор о ней практически не вспоминали. Детей у них с мужем — Рустамом Хальфиным, не было.

Во время работы над фильмом я по кусочкам собирала информацию, чтобы восстановить портрет и наследие Лиды. Звонила людям, которые её помнили и дружили с ней. Если мы хотели сказать о Лиде Блиновой, то это было можно сделать только через воспоминания людей. Сначала я просто записала девять часов разных интервью с её друзьями и знакомыми. Иногда я даже делала это тайком, потому что некоторые не хотели говорить на диктофон. Потом предложила Суинбике снять фильм.

Во время работы над фильмом мы нашли скульптуру Лиды, которую она создала в 60-х годах в мастерской Исаака Иткинда и книгу «Поэма о кошке», которая была издана буквально за год до смерти Лиды.

У самого Иткинда интересная история. Он — советский скульптор, который был репрессирован и считался погибшим в лагерях, а он выжил и жил тайком в Алмате. В 60-х годах поляки приехали в Алмату снять посмертный фильм об Иткинде, и тут обнаружилось, что он жив. Тогда Советское правительство срочно выделило ему квартиру с мастерской, куда в конце 1960-х юная Лида ходила учиться скульптуре. Некоторые говорят, что многие работы Иткинда в музеях Казахстана на самом деле принадлежат Лиде. Одна работа находится, кажется, в Павлодарском музее и официально указано, что автор — Исаак Иткинд, хотя это работа Блиновой (по словам её друзей Алмаса Ордабаева и Назипы Еженовой). Этот факт иллюстрирует её абсолютное равнодушие к славе. Если и говорить в какой-то феминистской терминологии, то этот случай попадает под термин invisible work, то есть «невидимая работа». Это интересная штука — человек сделал столько всего, оставил огромный след в сознании нескольких поколений художников Казахстана, при этом оставаясь невидимкой.

В процессе подготовки к выставкам Focus Kazakhstan, была договоренность, что если художник делает работу для выставки, на производство выделяются деньги, но работа потом принадлежит музею. Я поздно поняла, что расходы на фильм можно покрыть таким образом. В итоге какую-то часть наших затрат покрыли, а фильм стал собственностью Национального музея РК.

— Над созданием фильма вы работали с дочерью, каково это?

С одной стороны — ужасно, с другой — здорово. Очень тяжело и кроваво фильм шел, болезненно. Я уважаю её видение, но при этом пыталась стоять на своем. Во мне сильны моя память и мое представление о Лиде Блиновой. В то же время мне было интересно, как Суинбике — представитель нового поколения, видит её как художника и как человека. Тяжело было и потому, что мы с Суинбике параллельно были заняты другими делами и проектами.

Я сотни раз говорила себе, что хуже человека для работы, как Суинбике, не найти, что больше никогда в жизни не буду работать с ней. С другой стороны, я понимаю, что лучше партнера невозможно представить. Потому что у нас одни ценности, которые невозможно воспитать: они вырастают вместе с вами, когда вы живете с кем-то одной жизнью.

Сбором материала занималась я сама. Видео снимала Суинбике, только один кусочек, где я читаю стихи, снимала молодая художница Айгерим Оспанова в Берлине. Монтаж делали мы с Суинбике, частично включались Медина и Куаныш. Можно сказать, что мы этот фильм делали всей семьей.

— У вас творческая семья. Как вы влияете друг на друга? Не мешает ли вашей индивидуальности?

Это на самом деле кошмар. Мешаем друг другу ужасно, но что делать. Волей-неволей идеи становятся общими. Например, я с 2004 года развиваю тему о «деколониальном повороте». Это новое непростое философское направление и его сложно назвать идеологией или мировоззрением. Но в итоге получилось так, что Медина сделала проект «деколонизация курта». А больше года назад Суинбике создала хештег #decolonizethefemme, который я развила в #decolonizethefemmethenationthemind.

— Расскажите о «деколониальном повороте». Что это?

Это сбивание центров. Снятие наносных пленок, стереотипов и заплесневелых авторитетов. То есть, ты пытаешься разобраться, кто ты сам. Начиная от национальной идентичности и гендера. Это касается всего, я думаю.

Наберите в поисковике и Instagram #decolonize и вы увидите миллионы разных деколонизаций. Имеется в виду всё. Если говорить об истории этого слова, то всё началось с латиноамериканских философов. У казахов же двойная или тройная колонизация, или, другими словами, зависимость знаний. На нас повлияли не только Европа, но и Россия. А у женщин колонизация тройная, потому что есть еще слой, который накладывает патриархальное общество.

 «Три невесты»

Фото: Razia Sultanova

— В мае этого года вы потеряли отца. Готовы ли вы говорить о нем? Скажите, кем он для вас был и чему научил?

Мама с папой разошлись, когда мне было четыре года. Поэтому он у меня был «дистанционный» папа, совершенно обожествляемый мною. Я безумно его любила. Несмотря на то что я росла отдельно, с детства тень отца на меня сильно влияла. Я помню, как в одну из галерей принесла свои первые работы и обо мне говорили: «Чьи это работы? Сулейменовой? А...Тимки дочь?». И сейчас Суинбике тоже не хочет подписываться своей фамилией. Я только после 30 лет стала нарабатывать собственное имя. Рада признать, что папа гордился мной.

Сейчас его уже нет, и теперь я могу спокойно сказать, что он очень важный человек для нашей страны. Это слова стереотипные, но с ним ушла целая эпоха. Мне кажется, папы нет и моей Алматы тоже нет, это уже другой город.

—  В интервью для Esquire вы говорили о возрасте. Какой возраст для вас идеальный?

Я не знаю. Вы видели фильм «Зови меня своим именем»? Там мальчик 17-летний. Через его глаза я вспомнила, как было больно и остро жить в том возрасте. С одной стороны, это здорово: ты молод, у тебя столько страстей и эмоций, которые тобой управляют. Но я так счастлива, что гормоны отгремели и можно сейчас спокойнее реагировать на какие-то вещи. Я сейчас кайфую. Сейчас все правильно и классно.

Насчет смерти я думаю, что главное, как говорил Островский, надо жить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Очень важно проверять себя на качественность того, что ты делаешь и что говоришь. Это всегда должно быть правдой. Если все будет нормально, то классно же уходить в океан бесконечного сознания.

— Говоря о качестве слов и действий. Сейчас почти все современные художники — активисты. Почему?

Искусство уже не может быть другим, оно активистское. Вы можете видеть примеры. Та же московская Виктория Ломаско. Активизм —  это общий тренд в мировом искусстве. Ты либо что-то делаешь и меняешь, либо копаешься в собственных «козюлях».

Своей активной гражданской позицией искусство меняет общество.

— А какие пункты были в том письме премьер-министру? Что нужно, чтобы искусство в стране развивалось?

Там было 4 основных тезиса:

Первый тезис был о том, что искусство — важнейший инструмент для решения гуманистических вопросов. Мягкая сила, которая может менять имидж страны и актуализировать какие-то проблемы.

Второе, любые международные казахстанские проекты должны происходить при помощи международных экспертов. Нужно создавать независимый международный совет.

Третье — «Рухани жангыру». Должны быть открыты центры современного искусства вроде «Целинного» или Astana Contemporary Center.

Четвертое, чтобы все казахстанские международные события происходили во время крупных мировых событий: Berlin Art Week, Венецианская биеннале, Стамбульская биеннале.

Чтобы это произошло, нам нужны инициаторы и арт-менеджеры.

В Казахстане не хватает промежуточного звена между государством и художником.

— А много ли у нас хороших кураторов и менеджеров?

Айгерим Капар и Роза Абенова осваивают Астану. Там сейчас появляются новые художественные инициативы: TSE Art destination, Центр современного искусства Национального музея и т.д. В Алматы молодых кураторов мало, даже не вспомню. Есть «старая гвардия» которая тащит за собой призрак коммунизма, и борется с ним, как Дон Кихот, или безвольно принимает всё.

Помимо кураторов, у нас мало пишущих об искусстве людей. Среди журналистов есть такая же «старая гвардия», которая не может освободиться от советского влияния и от борьбы с этим призрачным совком, которого уже лет 30 как нет.

— Помогает ли государство современным художникам?

Было бы здорово, если музеи осилили некую форму материальной поддержки художникам. Тем более, если ты занимаешься современным искусством в виде новых форм, типа медиа-арт, это означает, что ты не можешь продавать работы: настолько современное искусство может быть эфемерно, нематериально. Мне и моему мужу, Куанышу Базаргалиеву, легче в этом смысле — мы делаем конкретный продукт в виде картины или инсталляции, поэтому наша работа имеет определенную материальную ценность. Есть коллекционеры, в основном зарубежные, но, к счастью, и казахстанские появляются. К примеру, Суинбике, Арман Саин, Анвар Мусрепов, Медина Базаргалиева и другие молодые художники сделали выставку «Сексуальность после интернета», в которой практически все работы существуют только в black mirror (прим.ред. — на экране телефонов, компьютеров).

В Казахстане традиционное искусство (живопись, скульптура) и contemporary art существуют в двух разных мирах и практически не соприкасаются. От этого антагонизма хотелось бы избавиться.

— Над чем вы сейчас работаете?

В работе над проектом «Между нами девочками». Я вытаскиваю негативные комментарии людей обо мне и моем творчестве и печатаю их на пластиковых пакетах, ведь это токсичный трэш. Это то, что останется мусором, а самое ужасное — если он остается внутри, то не разлагается. Поэтому с ним надо что-то делать.

Но сейчас я приостановила работу над этим проектом, потому что есть конкретная проблема – Кок Жайлау. Здесь можно и нужно привлечь все свои силы для защиты нашего «небесного пастбища».