«Мы с тобой одной крови»: Как волонтеры в Алматы незаконно спасают снежных барсов

В марте этого года шесть снежных барсов умерли в зоопарке Алматы из-за плохих условий содержания, что вызвало большой всплеск негодования среди общественности. Чуть позже краснокнижное животное снова оказалось в заголовках СМИ, но повод был  уже положительный – ирбис попал в объектив фотоловушек, расставленных в горах Заилийского Алатау.  

The Steppe встретились с людьми, которых тема снежного барса волновала задолго до того, как она запестрела в новостной ленте. Эти люди и расставили фотоловушки.

Знакомьтесь – сотрудник НИИ зоологии Алексей Грачёв и волонтеры, которые именуют себя «Барибалами»: зоолог Санжар Кантарбаев, Максим и Сергей Беспаловы.

— Как все начиналось? Откуда взялись «Барибалы»?

Санжар: Будучи студентом, я познакомился с Сергеем и Максимом. С 2012 года мы начали постоянно ходить в горы. Даже придумали себе имя – «Барибалы», в честь медведей с блестящим черным мехом. За год мы облазили чуть ли не каждую щель от левого Талгара до Аксайского ущелья. Диких животных мы не встречали, да и цели такой не было.

Потом я окончил биологический факультет КазГУ. Всегда любил горы и животных, поэтому в работе мечтал найти сочетание этих двух увлечений. Так я стал научным сотрудником при Алматинском заповеднике. Там познакомился с Алексеем Грачевым, а также с его двоюродным дедушкой, Юрием Александровичем Грачевым, знаменитым зоологом. Я изучал бурых медведей, а Юрий Александрович написал большое количество трудов по этой теме – на этой почве мы сработались и сдружились.

Через год я решил продолжить обучение в магистратуре, где темой моей диссертации стала экология тянь-шаньского медведя. Так я продолжил сотрудничать с Грачевыми. Мне нужно было собрать материал для диссертации, поэтому теперь, когда я ходил в горы, я уже больше обращал внимание именно на дикую фауну. Я начал делиться впечатлениями о животных с Сергеем и Максимом, и это их заинтересовало. Наше внимание полностью сместилось с красот гор на поиск диких животных. И нам сразу стало везти! За год мы увидели почти всех представителей местной дикой фауны: маралы, косули, сибирские козлы, кабаны, а также следы медведей и снежных барсов. Вы сейчас не понимаете восторга на наших лицах, и мы тоже не понимали. Это чувство, как у Киплинга – «Мы с тобой одной крови…», не возникает, пока близко не увидишь крупного зверя. Отношение к животным меняется моментально.

— Что было потом?

Санжар: С нами стал консультироваться Алексей. Его заинтересовали наши полевые заметки и опыт особенно потому, что Институт Зоологии совместно с Казахским Географическим обществом начали проект по снежному барсу, охватывающий ту территорию, что мы излазили вдоль и поперек. Алексей предложил нам поучаствовать в этом проекте в качестве волонтеров. С этого мы не получаем ни копейки – Институт переживает не лучшие времена.  

Алексей: В настоящее время работа по снежному барсу не финансируется государством. То, что нам удается делать сейчас – ставить фотоловушки, вести мониторинг, собирать какие-то аналитические сведения – это результат того, что я буквально с протянутой рукой пошел в КазГео. Рассказал им, что у нас нет достаточного количества фотоловушек, батареек и никакой возможности выезжать в экспедиции. А каждый перерыв в такой работе – огромный минус.

— Вы хотите сказать, что государство совсем ничего не делает?

Алексей: Был один грантовый проект за все годы независимости. Инициировал его наш Институт в 2012 году, проект назывался «Снежный барс – символ Казахстана: состояние популяций, пути сохранения и воспроизводства» и длился три года. Финансирование было мизерное: запрашиваемых средств для эффективного выполнения поставленных задач нам не дали, выделили лишь пять миллионов тенге, на которые мы смогли в первый год закупить всего семь фотоловушек, на второй год еще пять и на третий лишь две (одна фотоловушка с годовым обслуживанием обходится примерно в 100 тысяч тенге). Остальное ушло на содержание лаборатории, зарплаты сотрудникам и тому подобное .Но тем не менее мы смогли исследовать практически все горные районы Казахстана: провели учеты по следам, опросили местных жителей (кто, когда и где видел барса), а также  фотоловушки нам здорово помогли. В итоге мы смогли оценить общую численность барсов в республике – около 130 особей. 

— А сколько было раньше?

Алексей: В 80-х годах численность барсов в Казахстане оценивалась в 200 особей. То есть, примерно 70 особей мы потеряли. .

— Не утешает. А семь фотоловушек – это очень мало?

Алексей: Да. Согласно методике, разработанной известными зарубежными учеными, на территории, где регулярно обитает одна взрослая особь ирбиса, должны быть установлены минимум две фотоловушки. На одно ущелье нам нужно примерно 20 фотоловушек. А у нас ущелий десятки, даже сотни! 

— Понятно. А как вам помог КазГео?

Алексей: На первом этапе они закупили нам еще 15 фотоловушек а также дали средства для совершения экспедиционных выездов. Но у нас большие планы на будущее, результаты которых, я надеюсь, обрадуют всех! 

Магжан Сагимбаев, руководитель проектов в КазГео: «Проект «Сохраним снежного барса» – один из наших флагманских. Фотоловушки – это лишь первый этап. Далее мы будем использовать спутниковую телеметрию, что позволит выяснить многие вопросы по экологии ирбиса». 

— А как вы по видео отличаете одного барса от другого?

Алексей: У каждого снежного барса пятна на шкуре расположены уникально, что и отличает одну особь от другой, подобно отпечаткам пальцев на руке человека. Конечно, чтобы это разглядеть, у камеры должно быть хорошее качество, а это тоже зависит от её стоимости. Наши камеры среднего качества, неплохого, но и не лучшего. Еще многое зависит от того, как установишь ловушку – это целая наука, нужно верно рассчитать угол и так далее. «Барибалы» с этим справляются отлично.

На каждого нового снежного барса мы заводим специальный паспорт. Мы начали эту работу в 2012 году, и на сегодня уже более двадцати барсов имеют свои ИИНы.

— В чем еще заключается деятельность волонтеров помимо установки фотоловушек и их замены?

Санжар: Еще мы проводим мониторинг, регулярно ведем записи и дневники, с помощью GPS отмечаем на карте где, что, когда, во сколько и при каких обстоятельствах видели животных. В горы мы ходим обычно раз в две недели. Это полноценная научная экспедиция, трудоемкий процесс, за такую работу, к слову, в мире платят большие деньги.

— Кстати, о деньгах. Вы говорите, что финансирования не хватает. А сколько должно быть?

Санжар: Ну, смотрите. Мы как-то посчитали, что в год нам нужно не меньше 2,5 млн тенге. Туда вошло бы оборудование, обеспечение экспедиции, питание – это на троих, разумеется, о зарплате не идет и речи. Такая смета была указана в проекте по изучению медведей, с которым мы обращались в один иностранный фонд, но, увы, проект не одобрили. Но для изучения, скажем, снежного барса эта цифра должна быть в разы больше, потому что при изучении медведей «выпадает» зимний период (по понятным причинам, медведи пребывают в зимней спячке), тогда как барс – зверь «круглогодичный» для мониторинга.

— Выходит, вы тратите свое время и силы, и совсем ничего не получаете взамен? В плане денег.

Сергей: Да, мы не получаем, а только тратим. Один хороший мониторинговый поход обходится не менее в 10 тысяч тенге в день. Поход может затянуться и на три дня. Такие вылазки нужно совершать раза два в месяц. Нужно чинить транспорт, заливать бензин. Одежда, обувь – все это очень быстро изнашивается в горах.

Санжар: Вот недавно я сорвался с горы, метров двести пролетел, отчего многое из своей амуниции потерял. К примеру, бинокль – а это основное оружие «Барибалов».

Алексей: У нас в стране ужасное отношение к ученым. Простой пример: на сегодняшний день в Институте зоологии ни один сотрудник не получил зарплату в этом году, а уже апрель.

Алексей: У меня семья, двое детей, другой работы нет. Сейчас я позанимал деньги у родственников. Так и живем. В Институте все надеются, что настанут лучшие времена. И зарплаты у нас не такие уж и большие: я, к примеру, на должности младшего научного сотрудника работаю на полставки и получаю всего 33 тысячи тенге в месяц. 

— Почему вы продолжаете тогда этим заниматься?

Санжар: Энтузиазм, наверное. Наука вообще сфера энтузиастов. Мы прекрасно знаем, на что шли, и наша цель ведь не заключалась в зарабатывании миллионов. Каждый из нас с детства увлечен природой. Наши любимые писатели: Джек Лондон, Эрнест Сетон-Томпсон, Фенимор Купер, Владимир Артемьев. Настольная книга – «Последний из могикан». Я в детстве посещал станцию юннатов, в школе был победителем республиканских и международного конкурса научных проектов по биологии. А заниматься самим снежным барсом, побывать в его среде обитания – это же что-то, восторг, словами не передать! И здесь неважно, какая у тебя зарплата. Стартует сезон – садишься в машину и мчишься, и в голове мысли не о деньгах, а лишь о том, что нельзя пропустить это время, когда барс спускается ниже. Ни дождь, ни снег, ни камнепад нам не помеха. У нас даже есть фотография – утро 1 января 2016 года,  6 часов утра, а наша группа из шести человек уже  в горах. Близкие, конечно, ворчат, когда ты опять срываешься в горы. Но, слава богу, они понимают, что это дело нас увлекает, да еще приносит научные плоды.

Мы надеемся, что в недалеком будущем главным богатством страны будут считать не газ и нефть, а нашу дикую природу. К нам иностранцы даже приезжают специально ради того, чтобы фотографировать сайгаков, снежных барсов, птиц. А мы не ценим.

— В марте этого года многие СМИ опубликовали видео прогуливающегося снежного барса (днем и ночью) с подписью «всего в 10 километрах от Алматы». Барс (и другие дикие животные) попали в фотоловушки, что поставили вы. Некоторые комментаторы возмущались, мол, вы дали ориентир браконьерам и оголтелым туристам.

Санжар: Это не так. По одной такой метке выследить барса невозможно. Да и настоящие браконьеры уже давно знают, где искать. Более того, они даже знают, где стоят наши фотоловушки, и в них не попадаются.

— А много у нас браконьеров?

Санжар: К счастью, немного. Наши браконьеры делятся на два типа. Для первых незаконная охота – источник заработка и пропитания. Для вторых – развлечение или даже извращенный вид удовольствия.

— Какой тип опаснее?

Санжар: К первому типу относятся в основном сельские жители. Зачем им дикие звери? Такой пример: в селах медицина больше народная, и там люди зачастую предпочитают пить, допустим, медвежий жир, нежели антибиотики. Соответственно, есть спрос на медвежий жир. А на спрос рождается предложение – и вот кто-то находит в себе смелость пойти охотиться на краснокнижных бурых медведей. Для многих такой образ жизни может показаться диким, но такие люди действительно существуют.

Ко второму типу больше относятся люди состоятельные, и они куда опаснее. Это браконьеры XXI века: крутой транспорт, мощная экипировка, множество видов оружия с оптическим прицелом, который позволяет убить животное за километр.

Мы слышали много историй, когда человек, скажем, ехал на машине, вдруг увидел дикого зверя, остановился, застрелил его и даже не подобрал. То есть эта «охота» – не мяса ради. Сейчас же дошло до того, что люди нанимают в частных компаниях вертолеты и отправляются в труднодоступные места, где ни один инспектор, ни одна антибраконьерская служба их достать не в состоянии. Стреляют с вертолетов и также не забирают добычу. Мишени – от копытных до снежных барсов – кто попадется. Мы своими глазами как-то наблюдали такую картину: к склону подлетает вертолет, открывается беспорядочная стрельба – и туши падают, и бьются друг о друга, и срываются со скал. Это очень страшное зрелище.

— А как вы относитесь к легальной охоте?

Санжар: Если вы думаете, что мы какие-то фанатики, веганы или еще что-то – забудьте. Охота – исконное человеческое занятие, это нормально. Охота обоснована с научной точки зрения, также она разрешена и обговорена в законе. Но всему есть мера.

— У охотника должны быть какие-то моральные принципы?

Санжар: Да. По крайней мере, не убивать зверя, занесенного в Красную книгу. Настоящий охотник должен иметь охотничий билет, получить который требуется пройти целый процесс: от учебы до сдачи охотничьего минимума – умение стрелять, отличать обычного зверя от краснокнижного (причем в движении, и это также касается птиц), знать сроки охоты и так далее.

— Сами охотитесь?

Санжар: Нет. Сергей еще до встречи с дикими животными купил ружье. А как увидел косулю – отпало какое-либо желание охотиться на живое, убивать.

— Могут ли обычные люди стать волонтерами? Какие для этого нужны навыки?

Санжар: Желание нужно. Причем настоящее, неутомимое. Судим по друзьям – многим хватало одного похода. Подготовка, разумеется, необходима. И еще этот человек должен стать членом стаи. Чтобы увидеть как можно больше диких животных, мы планируем движение  в зависимости от направления ветра, стараемся не шуметь и даже не наступать на ветки, и прочее. На самом деле, чем меньше людей, тем лучше. Каждый из нас имеет опыт хождения в одиночку, и самые интересные моменты обычно тогда и происходят.

— Не страшно в одиночку?

Санжар: Ну да, это опасно. Но надо оценивать риски и четко понимать, куда ты идешь, в какую местность, в какой сезон и так далее. И главное – не заиграться и вовремя остановиться. Можно потерять чувство реальности, уйти и не вернуться, как бывает у альпинистов.

— Вы видели снежного барса вживую?

Алексей: Да! Расскажу свою историю. Прошлой весной мы с коллегами отправились проверять фотоловушки. Коллеги остались в нижней части ущелья, а я полез на гору. Почти дошел до фотоловушки, и тут выскакивает барс! Буквально в двадцати метрах от меня. Он остановился и начал на меня смотреть, а потом скрылся из виду. Я был в шоке и растерянности. Почему? Увидеть снежного барса в живой природе практически нереально. Многим ученым, которые изучают барса, за всю жизнь не посчастливилось его увидеть. И я часто думал: «Неужели и со мной тоже так будет? Протопчу эти горы и так не увижу его?».

Санжар: А мы так увидели. В начале февраля пошли на наблюдение, и в какой-то момент я слышу такой звук, будто кошка кричит, только грубо и протяжно. Естественно, мы сразу поняли, что это снежный барс. Мы заметались по склону, вовсю смотрели в бинокли, силясь понять, откуда исходит звук. В какой-то момент у Максима, смотревшего в бинокль (который у нас был один на всех), затряслись руки, и он так ошалело нам, хрипло и полушепотом: «Пацаны, там барс». Барс был на снегу в двухстах метрах от нас.

Сергей: Это на самом деле такой адреналин, ты разрываешься от волнения, не в состоянии даже бинокль держать толком…

Начинают перебивать друг друга:

— Понимаешь, как тебе повезло… Ощущение, будто ты НЛО увидел! Не можешь сдержать эмоций! Ты как будто вытянул лотерейный билет и выиграл миллиард!..

— А почему так? Чем снежные барсы настолько круче других животных?

Сергей: Они не круче, просто видишь их реже, оттого и эмоции такие.  

— Вот вы увидели барса – ожидания совпали с реальностью?

Санжар: Отчасти. Так, снежный барс не такой уж и снежный, а скорее темно-серый. На фоне скал он незаметен, а на снегу как раз есть шанс увидеть. У него очень органичная местному ландшафту фигура – он прямо создан для наших гор, вписывается идеально, как частичка пазла.

Сергей: На самом деле барс – это настоящая большая кошка, тоже со своим характером. Гуляет сам по себе, важно и степенно.

Санжар: Да, как писал о барсе наш друг и коллега Алтынбек Джаныспаев, наш «властелин заоблачных высот»,  полностью оправдывает свое название – этот зверь ведет себя как король. 

— Это все очень красиво и поэтично. Но вот вопрос: в чем важность вашей работы для простых жителей, которые не видят барсов, а зачастую даже гор?

Алексей: А вы сами хотите жить в стране, в которой есть снежный барс, или в стране, в которой его уничтожили? 

Любые меры по сохранению вида основываются на научных данных. Изучается его экология, среда обитания, распространение, численность. Может быть, этого вида и нет уже, а мы пытаемся что-то сделать. Может, он есть, но его численность так мала, что он не сможет размножиться и обречен на вымирание. Для этого как раз нужны исследования, в результате которых мы видим суть и способны принять меры.

Конкретно по барсу, нашей задачей и является проведение экологических исследований, что мы и продолжаем делать, а результаты нашей работы попадут в соответствующие органы. Теперь дело за ними. 

Негативно влияющих факторов на снежных барсов очень много: от браконьеров до изъятия его среды обитания. Еще есть такое понятие, как фрагментация мест обитания. Допустим, вот застроили урочище Кок-Жайляу под горнолыжный курорт. Часть ареала снежного барса исчезла, и он вынужден уйти в другое место. А там он сталкивается с другими особями и в ходе конкуренции за территорию слабый погибнет. Вот так мы потеряли одного барса. Хотя никто его не убивал, достаточно было забрать его дом.

— На Кок-Жайляу обитает барс?

Алексей: В одном из урочищ, выше Кок-Жайляу, мы обнаружили экскременты снежного барса, а это доказывает, что он там есть. Да и помимо барса там обитает множество диких животных: благородные олени, косули, горные козлы, кабаны, сурки и прочие. Мы доказали это в ходе трехлетней исследовательской работы, отмечали этих животных визуально и по следам.

— Хотя власти утверждали обратное. Насколько они прислушиваются к мнению ученых?

Алексей: Объясню, в чем дело. Есть такой документ – ОВОС – «Оценка воздействия на окружающую среду». Чтобы построить, к примеру, курорт, застройщику необходимо получить этот ОВОС, который одобрит его планы. Но фишка в том, что ОВОС у нас в стране могут сделать и частные компании. К ним-то и идут заказчики, и получают нужный им вердикт. Часто бывает, что объект построен без принятия в расчет мнения узкоспециализированных зоологов и других ученых – их могут попросту не спросить. 

— Какие у вас теперь планы?

Алексей: Продолжать работу. Еще моя цель – трудоустроить волонтеров в Институт на официальной основе. У «Барибалов» большой опыт, к тому же их работа специфична: не каждый может забраться в горы на высоту 3–4 тысяч метров, и тем более обладать знаниями по идентификации следов диких зверей. Но, к сожалению, в Институте сейчас нет средств.

Так как волонтеры официально нигде не зарегистрированы, их деятельность по сути незаконна. Любая научная детальность в национальных парках и заповедниках по закону проводится с разрешения руководства. Но если они пойдут  в администрацию, то им попросту не разрешат работать либо вытащат прейскурант для туристов, и обяжут платить за каждый день их нахождения и каждую минуту работы фотоловушки. Это же бешеные деньги. Более того, если что-то случится с «Барибалами», за их здоровье и сохранность тоже получается никто ответственности не несет. 

— А вы не боитесь, что сейчас вот выйдет статья и о вас узнают?

Санжар: Да, пожалуйста! Пусть все знают, что руководство парков и заповедников настолько некомпетентно, что даже не контролируют собственную территорию. Они нас не замечают, потому что их самих там нет. Но в этом есть и плюс, они бы нам только мешали.

Алексей: Согласен. Я, например, в полной мере осознаю, что из-за этой публикации меня могут уволить. Кстати, если это случится, вы потом напишете об этом?

— Напишем обязательно. Вот я вас слушаю и прихожу в ярость. Как вы находите в себе силы продолжать все это? Почему, к примеру, не обратитесь к спонсорам за финансированием?

Санжар: Мы однажды подали наш проект в международный фонд, который финансирует науку в развивающих странах, но, увы, наш проект не прошел. Поймите, мы ученые, а не бизнесмены. В нас нет такой жилки – попросить, затеять, урвать. Мы попросту этого не умеем, а те, кто умеют, – такие не занимаются барсами и не ходят в горы. Вот недавно взяли в кредит на троих плохенькую видеокамеру, кое-как выплатили, теперь снимаем для себя, но с перспективой, что это будет кому-то нужно. 

Фотографии: Shutterstock, личный архив героев