Скриптонит: Биты безвременья 

В субботу в Алматы состоялся концерт Скриптонита, резидента российского творческого объединения Gazgolder, популярного исполнителя из поселка Ленинский под Павлодаром. Адиль Жалелов собрал на три четверти заполненную ледовую арену.  Для людей, которые не понимают его творчества (буквально) – манера читки специфическая – было бы удивительным узнать, что многотысячный зал подхватывал бесконечные тексты сложных композиций, не сбиваясь, на память. Его последний альбом – «Уроборос» (мифический змей – символ и жизни, и смерти,  и саморазрушения, и вечного возвращения) вышел в двух частях («Улица 36» и «Зеркала») в конце прошлого года, после чего Скриптонит объявил, что возьмет передышку от рэпа. Для тех, кто до сих пор не вслушался, спойлер: кажется,  Скриптонит – певец безвременья. Того, где мы остались каждый сам за себя. И иногда друг за друга.  

Опоздал почти на час.  

«Ждем 15 минут и уходим», — говорю подруге. Трудно переношу ожидание: когда ты приходишь вовремя, а к тебе – нет. Или что хуже, заставляют топтаться в приемной. Поэтому сама стала опаздывать. Чтобы меньше нервничать. А, может быть, он тоже больше не хочет нервничать. 

Рядом стоят парни лет 18, смотрят на меня недоуменно. У ребят хорошее настроение. Они бы и 3 часа простояли. Фан-зона забита до отказа. Мы здесь же, где-то в пятом ряду с конца. Концертный свет выхватывает людей, которые пришли послушать Скриптонита. Полицейские фуражки красиво тонут в бордовом дыму. Полицейских много. Очень много. Возможно, потому что людей тоже. 12 000-тысячная ледовая арена заполнена процентов на 60, возможно, на 70. Не представляю, кто еще из отечественных артистов мог бы собрать такой зал. Хотя я редко бываю на концертах. Особенно –  отечественных артистов. Наверное, несведущих следует предупредить: творчество этого изобилует обсценной лексикой. Что называется, подсмотрел в нецензурной действительности.

У девушки рядом звонит iPhone, в момент когда она делает селфи на фоне пустой сцены.  Дисплей высвечивает «Па» с сердечком.

 «Я на концерте, па», — она затыкает пальчиком свободное от телефона ухо, — «Что? «Алматы. Арена». Не переживай. Не знаю, когда». 

Я мысленно продолжаю их диалог (иногда это забавное упражнение): «Что за концерт?»  — «Скриптонит, па».  

«Скриптонит, па», — отвечает она уже рядом. 

«Ведь папа лучше знает. Папа знает толк», — продолжаю я этот наш общий мысленный разговор строчкой из Скриптонита. 

«Добрый вечер, Алмата», — говорит Скриптонит, садится на высокий стул, перекидывает белое полотенце через плечо (потом этих полотенец полетит в зал добрых полдюжины), и все, что он молчит дальше, тонет в децибелах  обожания. 

«Алмата, дай шуму для Скрипи!», — кричит в микрофон «кач-бой» (я так его определила для себя за функции тамады, которые он исправно реализовывал на сцене). Но «Алмата» не нуждается в мотивации. Смартфоны, знамена нашего поколения, нацелены на сцену: «зум-зум!» Это тоже из его песни. 

«Скриптонит! Скриптонит! Скриптонит!!!»

«Дайте свет в зал. Не вижу людей». Публика ревет еще громче. «Спасибо», — тихо говорит Скриптонит. «Громче, брат», — кричат молодые люди рядом, — «Не экономь».  

«Алма-Та!» — отвечает Скриптонит  в два слога. 

Такой над-уровень языка – «Алмата», будто чувственная точка для всех, кто свой и не участвует в тягучих баталиях: «Алма-ата»VS«Алматы». Алматинское. Казахстанское. Органичное нам. 

«Северо-Восточный Казахстан – моя кожа». 

«Алмата» — казахстанский русский язык. То, обо что разбивается вся российская критика, пытаясь диагностировать собственные болячки его текстами. Лично мне не жалко – диагнозы у нас схожие. Просто хочется улыбнуться во время прочтения умных, снисходительных текстов – в его песнях нечего разбирать на детали, он не наворотил, он описал общее наше турбулентное казахстанское детство. Да, метаязык. Но все больше инспирированный воспоминаниями. 

«Я просто совру, сказав, что здесь был выбор».  

Во мне включается абсолютное очищенное любопытство открывателя. Кто мы все, которые здесь? Кто эти люди, что воюют за лучшую точку обзора у сцены, за самый удачный селфи-поинт на этом концерте. Кто мы – те, которые слушаем на пробежке или в автобусе или в машине (хотя кажется, что Скриптонит – это все-таки музыка наушников), биты и напевы, пытаясь понять, что именно отозвалось внутри. Что роднит нас? Тех, кто пытается подпевать то, что истерзанная собственными же попытками объяснить феномен «русскоязычного рэпера», российская критика назвала «Ельцин-флоу»   – ломаная, нечеткая манера читки тягучим баритоном, очень музыкальная при этом, от которой кровь меняет ход, а вены вздуваются, как русло реки, которой тяжело по весне умещаться в заградительных блоках. 

Они пришли за тем, что может глагольно или битом вспороть полиэтилен, непропускающий кислород. Хотя, я могу ошибаться, и они уже не замечают этого полиэтилена – тягучей, душащей пленки, которая искажает линии и цвета. Они думали – так и должно быть. Но дикая нутряная страсть к свободе – органичному человеческому существованию – включает этот автопоиск без запроса авторизации, и они все равно пришли за дозой свободы. Но это не точно. Ведь, скорее всего, те же девочки и мальчики остроумными надписями на футболках, стоят в очереди за донерами известных вайнеров. 

В нынешнем пост-советском пространстве, которое вышло из 90-х (уже почти, кажется, отрефлексировали), и «нулевых» (еще не осознали), сначала обнаружились проблемы с политической причастностью и гражданским активизмом, а потом они структурно повлияли на социальные настроения.  Пространство вокруг перестало быть подавленным сопротивлением. Оно приняло новое агрегатное состояние.  Как вода превращается в пар. Выросли мы, затем кто-то за нами и, наконец, совсем школота в новом мире, который хоть и калька на предыдущий, но пропускает этап сопротивления. Все бросились изучать «молодежь» —школьников и тех, кто чуть постарше. Чего нам от них ждать? Кто их голос? Чем же они живут? Одно диагностировали  точно — YouTube’ом.

С музыкой оказалось сложнее, метания между Тупаком, «Каспийским грузом», и кем-нибудь всплывшим в iTunes (ОК, ВКонтакте) типа Олега Майами не сделали понятнее эпоху. 

Какое-то количество «лейблов», штампующих молодых артистов с собачьими кличками, тоже мало объясняет настроение времени.  

Адиль Жалелов (интернет говорит, что это фамилия деда) выросший где-то на задворках былой империи, и что ощутимее – в провинции одного из этих осколков – приятно выбивающаяся из принятой стратификации единица успеха. «У меня была мечта (…)  я просто хотел воплотить ее».  Чтобы понять, о чем это он, даже если прочитал слова, необязательно пить, курить и колоться до того, чтобы «вхламину» и «на дне притона» (как в его текстах). Достаточно помнить время, когда маргарин «Rama» считался сливочным маслом, а самой дорогой частью его ценообразования были телевизионные ролики, которые внушали этот продукт массам. Тогда становится очевидным, что фраза «папа говорит, сливочное масло – это круто»  –   это, черт побери, не метафора. Это любой казахстанский городок или ПГТ (поселок городского типа) в сломленный, но озаренный надеждой и всем новым в период середины 90-х, начала «нулевых». Когда «юный и тупой, настроение весеннее»,  «никаких забот», но «и денет тоже ни…», в общем, нет их, денег.

Когда «не оставляй здесь ниче без присмотра». Чудовищная документалистика, почти как у режиссера Сергея Лозницы, который смешивает, но не взбалтывает правдивое и постановочное. Говор Скриптонита доносится отголосками из жизни, с улицы, из юности. Эти житейские мудрости – тоже цитирование папы, который «не хотел, но научил тебя быть взрослым». С ним, видимо, как у всех нас, кто не видел «совка» в сознательном возрасте, расходятся представления о том, как надо жить жизнь. «Папа пробивался, но двери не открылись». Очень драматичный поворот в жизни наших родителей. Я думаю, мы сегодняшние, не выдержали бы такого потрясения. Ни в 30, ни в 40. А они смогли. Вот только стало сложнее что-то формулировать новым людям, своим детям, которые задаются вопросом о том, «где деньги на балансе», а не о том, кто виноват. «Баланс» — это тоже, сдается мне, «казахстанский русский». Только были не «деньги», а «единицы». Может, забыл.

Это время, когда «надо сидеть с двумя братьями, а шлепки – единственная обувь по размеру и цела». Последнее вообще, мне кажется, ощущением момента на грани гениальности. Из разряда коротких рассказов Твена или Хемингуэя, где драма и судьба укладывались в четыре слова. И уроки надо сделать, и за младшими некому смотреть, потому что все работают, надо же как-то выживать в этом новом мире, где встали заводы. А эти «шлепки» —  короткое описание отчаянной бедности и свободы некогда интеллигентной национальной провинции, скатывающейся в бездну. И ничего из этого не понимающей. Нет выбора. Единственный шанс как-то уцелеть – принимать по факту: «Здесь все продано, и с детства мы все знали это».

А потом уйдет «время долгов» и придет «время кредитов» — «каждый день теперь, как день рождения»: «большой плоский телек», «свадьбу детям в дорогом заведении», и «еще один кредит на сестру», что тоже, все же помнят, «наше спасенье». Примерно в 2007 вся эта пестованная система пойдет прахом. Вместе с космическими ценами на землю в Алматы, закредитованностью рынка, дольщиками и повальной ипотекой, а папа из его текстов поймет, что бедность теперь сильнее Фемиды. Адиль, конечно, зачитает не  «сильнее», а долбанет глаголом покрепче. И противопоставит себя отцу: «Я ни разу не стучал, а открылись все двери. Никогда не знаешь, что произойдет». Соврет, конечно, про то, что не стучал. Работает на взводе много лет. Но эта трогательная ложь, и не ложь вовсе. Оборона. Мы все видели, что мальчикам было сложнее взрослеть в этом новом мире. Они уверовали в презумпцию жесткости. Сначала бить, потом разбираться.  

На концерте в Алматы Адиль Скриптонит Жалелов придет в майке «All money no bank». Компания Nike, выпустившая эти футболки, изрядно завернула мозги не носителям языка. Но если коротко, спортивное послание заключается в том, что фраза описывает «дорогой» гол — заброс мяча, без того чтобы он коснулся щитка за кольцом. Иносказательное – нечто вроде вздоха облегчения тому, что ты не зависишь от банка. И кэша хватает, и кредитов нет. 

Во время апрельского концерта в Астане Скриптонит, как потом напишут в СМИ, «критиковал» павлодарский акимат, акимат ответил, как умел. Пару недель все это сотрясало наши СМИ, закованные в рамки и регулярно голодающие от дефицита информационных поводов. А потом затихло. На концерте в Алматы Скриптонит, не то, чтобы о политике, он вообще мало говорил. Но футболка перекликалась с общим настроением – мы все больше не спорим с системой, мы живем отдельно от нее. Своими потребностями, делами и умением приспосабливаться. 

Я состою в чате Telegram, в котором помимо меня, еще несколько сотен неудачников, клиентов Банка Астаны, которые сейчас пытаются спасти свои деньги, по щелчку заблокированные на карточках и счетах. Не первый такой чат за последний год. Главное понимание, которое дают такие чаты, носит не полезный, а почти антропологический характер: никто не верит в институты. Институты – это, на самом деле, полезная практика, они страхуют систему от человеческого фактора и любых катаклизмов. Но мы о них только читали. После 21.00 этот чат показывает мне лишь только то, что в него падают сообщения. Открыть их нельзя: потому что по вечерам в Казахстане Telegram, YouTube, инста-сториз и частично Facebook просто перестают работать. Если коротко – по политическим соображениям. 

Забыла об этом. Пыталась залить видео в сториз, не получилось. Закрыла инстаграм. Вернулась в реальность. Скриптонит пел про любовь. Он говорит, что ненавидит эту песню. «Космос» уже больше года не исполняет. «Это — любовь» ненавидит. Композицию «Танцуй сама» тоже. Но две последние еще живут в концертной программе. Я пыталась понять, в чем их успех. Почему их так любит публика. Больше, чем все осмысленные высказывания о нашей бетонного цвета и дизайна действительности. Они очень музыкальные. Да. Но еще  в них сильнее, чем в других, слышится голос Адиля. Технически. Он громче. Можно различить слова. Тяжелый заволакивающий голос не запакован в биты. Ну, и потому что про любовь, конечно, тоже. Он пытается петь, но ему не перекричать зал. Фан-зона бьется в экстазе. Трибуны тоже стоят. Уже примерно половину концерта.  

«Смотри  — я в хлам, 

смотри – я в ноль, 

смотри в глаза – 

Танцуй сама».   

Публика отсчитывает вздох и выдох. Он вклинивается низким тембром там, где залу не хватает воздуха. Смотрит перед собой, как будто с удивлением, и я не знаю, видит ли он людей или нет. Ни одного монитора, чтобы крупный план. Пытаюсь понять, мне кажется, или каждый раз парень из поселка под Павлодаром, «с Казахстана» (этот оборот не искоренить, видимо, тоже казахстанский русский язык) не понимает, почему какие-то другие люди большим количеством подхватывают его агоническую строфу и несут ее дальше. «Все хотят узнать, че со мной. Не, не надо меня узнавать». С улыбкой скептика удивляюсь – в последний раз так «про меня» кто-то из классиков формулировал. 

«Это был хороший вечер, «Алма-Та!», — говорит Скриптонит. Он не соврал. Безумный свет шоу озаряет последнюю синергию, обволакивая этот вечер в микрорайоне Алгабас-1. В эту минуту  так очевидно, что никакой политики сегодня вечером. Люди ей неинтересны. Уже давно. И мы ответили взаимностью. 

Сами, как-нибудь. 

И только «Не жди от судьбы подсказок, когда тебе надо вспомнить Совесть».