Я родился и вырос в Жамбылской области, село Мерке. Окончил бакалавриат и магистратуру в КазНУ им. аль-Фараби по специальности социология, учился шесть лет. После этого полгода проходил научную стажировку в Вашингтоне по Central Asian Program благодаря инициативе «Публичная политика» Фонда «Сорос-Казахстан».
Работаю руководителем центра социологических исследований в международном научном комплексе «Астана». Это новый центр; моя задача – сформировать сильную исследовательскую команду. Нас пока трое, но по мере увеличения задач штат будет расширяться. Работать мы будем по заказам, в прошлом году проводили исследование по Астане: социальное благополучие, удовлетворенность горожан деятельностью властей. Возможно в скором времени повторим его. До этого десять лет трудился в Общественном фонде «Центр социальных и политических исследований «Стратегия».
Меня спрашивают, что изучает социология? Если в двух словах, то мы работаем с людьми, с их суждениями, оценками, ценностями, все то, что составляет т.н. «социальный мир». Мы хотим понять, как социальное влияет на все происходящее. Например, возьмем прошлогодние земельные митинги, которые прошли в некоторых регионах Казахстана.
Экономисты скажут, что они произошли из-за сокращения ресурсной базы, т.е. стало меньше денег у людей. Политологи сошлются на межэлитные разборки или применение политтехнологий. А мы социологи увидим в них, прежде всего, самоорганизацию людей и перехода протестных настроений в активную фазу.
Каждый день я узнаю что-то новое и понимаю насколько важна роль социологов, особенно в сегодняшнем Казахстане. Наше общество меняется очень быстро. Эти изменения противоречивы, порой не поддаются объяснению. Роль социолога в том, чтобы попытаться описать и измерить происходящее. Мне кажется, благодаря нам окружающая действительность становится более понятной. Также мне нравится, что мы развенчиваем растиражированные мифы и стереотипы. Они бывают очень вредными, даже опасными. Например, мы постоянно сталкиваемся с этническими стереотипами – мол, казахи такие, а русские такие, что не только мешает жить, но и может спровоцировать конфликты между людьми. Только с помощью науки и образования можно с ними бороться. А социология – это один из главных инструментов.
Так сложилось, что социология в Казахстане разделена на два направления. Первое – это академическая социология, которая представлена преподавательской средой. Здесь занимаются больше теорией, проводят фундаментальные исследования. Второе направление – это т.н. опросная социология, связанная с изучением общественного мнения. С помощью анкетирования, фокус-групповых дискуссий, глубинных интервью, контент-анализа производятся и анализируются данные. Я отношу себя больше ко второму направлению. Фонд «Стратегия», где я работал, является одним из самых авторитетных исследовательских центров, занимающийся изучением общественного мнения в Казахстане. Здесь я сформировался как социолог и получил базовые исследовательские навыки.
Сейчас учусь на первом курсе докторантуры в ЕНУ им. Гумилева; в течение 2–3 лет буду писать диссертацию на тему насильственного экстремизма и роли криминализации в вовлечении молодых людей в джихадистскую идеологию.
Спектр моих исследований очень широкий, но в основном специализируюсь на проблемах национализма, молодежной занятости и насильственного экстремизма. Последнюю тему начал изучать с 2013 года. Меня интересует, что толкает людей в радикальную идеологию и какие социальные факторы на них влияют. Сейчас это очень актуально, к сожалению, насильственный экстремизм стал частью нашей повседневности. В Казахстане сейчас пытаются бороться с этим злом, но не хватает научно-исследовательской базы.
В 2013 году в Общественном фонде «Стратегия», где я работал, мы делали исследование совместно с Ерланом Кариным. Провели серию интервью в казахстанских тюрьмах и разговаривали с осужденными по статьям экстремизм и терроризм. Главный вывод, что мы сделали – роль социальной и экономической маргинализации.
Мы выяснили, что люди, выпавшие из образовательной системы, рынка труда, мэйнстрима, наиболее подвержены влиянию радикальной идеологии.
Молодые люди, с которыми мы разговаривали, как раз представляли ту среду. Как правило, это жители периферии, которые переехали в город, но не смогли там адаптироваться, найти себя. Те, кто после девятого класса поступают в колледжи, где получают плохое образование, а потом не могут найти работу. Несамореализовавшиеся, одним словом. Из этой среды рекрутируются сторонники джихадизма. Но еще есть одна категория молодых людей – это вчерашние хулиганы. По нашим данным, для этих детей, выросших на улице, погруженных в воровские понятия, идеология джихадизма оказалась особенно близкой и понятной. Именно эти ребята быстрее идут на насилие под влиянием радикальной идеологии.
Расскажу вам один пример. В 2011 году в Актюбинской области произошли события – перестрелка радикальной группировки с представителями правоохранительных органов. Более десяти жителей села Кенкияк сначала убили полицейских, а потом скрывались в камышах. Их всех убили, но один парень из их группы выжил, с которым мы и поговорили. Он оказался типичным представителем среды, которую я описывал ранее. В принципе он не бедный, из средней семьи, но хулиган. В школе плохо учился, пил, гулял. Потом ему все надоело, он вдруг заинтересовался религией, начал искать смысл жизни. Познакомился с представителями этой группы, быстро радикализировался. Это типичный случай, когда из криминальной маргинализированной среды вырастает джихадист.
Некоторые думают, что отсутствие идеологии служит причиной радикализации. Но идеология – размытое понятие. Учитывая наш сегодняшний контекст, я думаю, что создание такой идеологии, как в Советском Союзе, к примеру, невозможно и не нужно. Не считаю, что отсутствие или нехватка идеологии является корнем проблемы.
Другое расхожее представление в том, что причиной является отсутствие религиозного образования. С этим я тоже не согласен. Возьмем страны арабского мира – Саудовская Аравия, Марокко, Тунис. В этих странах религиозное образование очень глубокое. Например, Саудовская Аравия – это мусульманское государство, где граждане получают исламское образование, но, как мы видим, это не является панацеей от терроризма. В Казахстане, к сожалению, сформировалось ошибочное представление о том, что из-за советского прошлого люди не знают, что значит ислам, поэтому и радикализируются.
Те меры, которые у нас принимаются, направлены на то, чтобы поднять уровень религиозного образования. Это информационно-пропагандистские группы, где имамы и представители госслужб проводят встречи, организовывают лекции. На мой взгляд, это отвлекает от сути проблемы.
Создается видимость, что мы работаем, пытаемся предотвратить радикализацию. Но слабое религиозное образование – не корень проблемы. Например, среди интервьюируемых молодых людей были те, которые начинали читать намаз по ханафитскому мазхабу, потом они становились членами общины «Таблиги Джамаат», а затем приходили к ханбалитскому мазхабу. Далее они уезжали в Афганистан для участия в джихаде. Религиозных течений много; люди выбирают, то что им по душе. Думать, что с помощью ханафитского мазхаба можно решить проблему экстремизма – неправильно.
В Казахстане в борьбе с экстремизмом акцент делается на повышении религиозного образования и дерадикализации (работа в тюрьмах с теми, кто осужден за терроризм). Я думаю, что у нас слабая профилактическая работа. Опыт западных стран показывает, что самый большой результат дает продуманная профилактическая работа на местах.
В рамках профилактики нужна декриминализация молодежной среды, в особенности молодежи периферий. К примеру, в отдаленных населенных пунктах до сих пор еще есть такое, когда в школах дети живут по зоновским понятиям, собирают деньги, вымогают друг у друга и прочее.
Криминальная среда подпитывает радикальную идеологию; там и там есть четкое разделение на своих и чужих, кодекс чести, отдать жизнь за брата. Такие вещи закладываются в этой среде. Почему это происходит? Потому что там у людей нет других перспектив для самореализации.
Это комплексная проблема, связанная с профориентацией, развитием спорта, культуры. К примеру, в Пакистане, где большая проблема с радикализацией, работают напрямую с радикальными общинами. Там разработали специальную программу, где подросткам и их матерям предлагают различные виды деятельности, связанные с обучением, социальными проектами. В Казахстане тоже есть регионы и населенные пункты, где живут представители радикального джамаата, но с ними такую работу никто не ведет.
Не хотелось бы никого пугать, но в некоторых регионах ситуация довольно тревожная. Это Актюбинская, Карагандинская и Атырауская области.
На мой взгляд, нетолерантность нашего общества тоже может толкнуть верующих на крайности. Агрессия вызывает агрессию. Я не призываю быть терпимыми к представителям джихадистской идеологии. Это разные вещи. Но мы не можем однозначно сказать, кто готов взорвать себя или уехать в Сирию. Если человек открыл для себя ислам, если человек адекватный и готов сосуществовать с другими членами общества, то почему его должны притеснять? Почему мы должны записывать его в число потенциальных террористов, дискриминировать, не брать на работу? Готовы ли мы, как светское общество, принять возможность людей быть другими, отличными от нас? Это очень тонкий политический и философский момент.
Недавно наше министерство образования официально запретило ношение хиджабов в школах. Для мусульман, особенно в регионах, это очень больной вопрос. Кто-то снимает хиджаб, подчиняется. Некоторые школы закрывают глаза на такое, так как учениц в хиджабах стало много. Это вопрос будет еще не раз подниматься, так как число практикующих верующих с каждым днем растет. На мой взгляд, запрещать хиджаб – тоже источник радикализации.
За годы своей работы приходилось проводить исследования на разные темы. С каждой темой открываешь для себя новые грани нашего общества.
Среди наиболее запомнившихся тем могу назвать контент-анализ казахскоязычных интернет-ресурсов. Я тогда инициировал это исследование, а Фонда им.Ф.Эберта поддержал. Мы выпустили сборник, провели интересное обсуждение. В целом, я думаю, была очень полезная работа.
Самоорганизация казахов по родовому признаку – еще одно увлекательнейшее исследование, по итогам которого мы обнаружили, что родовые общины в некоторых случаях выполняют не только культурно-символическую, но и социальную роль. Иногда это и механизм политической мобилизации, например, во время выборов можно договориться с аксакалом или бийем рода, чтобы его община проголосовала за нужного кандидата. У меня была визитка, где было написано «Президент такого-то рода».
Долго могу рассказывать про Мангистаускую область, где мы на протяжении нескольких лет изучали общественные настроения. Это уникальный регион. Там своя социальная и культурная специфика. В Жанаозене тоже приходилось не раз бывать, проводить исследование среди нефтяников. Их образ в медиа или демонизируется или, наоборот, героизируется. Однако реальность гораздо сложнее.
В 2011 году, как раз перед событиями в Жанаозене, нам поручили изучить ситуацию в этой области: какие проблемы у людей, какие у них настроения. Забастовки шли там уже в это время. Мы все изучили и обрисовали риски акимату.
Было понятно, что ситуация очень сложная и необходимы вмешательства со стороны центральных органов власти. Мы видели, что проблема зашла в тупик: каждая сторона считала себя правой и никто не собирался идти на компромисс.
Каждый выезд в регионы – это отдельное путешествие. В среднем командировка длится 7-10 дней. Побывал в самых разных уголках страны. Было много сложных и смешных историй. Этим, кстати, мне моя работа тоже нравится. В отличие от других исследователей мы не засиживаемся в кабинетах. У нас много «полевой» работы. Когда приезжаешь в отдаленный поселок, людям трудно объяснить, что такое опрос, зачем это нужно. Трудности возникают и с местными властями, которые часто подозревают в том, что мы хотим нарушить их порядки.
Расскажу один курьезный случай. В 2006 году, когда я только начинал работать, меня отправили в село Баканас, это центр Балхашского района. Это было богом забытое место. В тот момент в этом ауле даже не было сотовой связи, хотя по всему Казахстану уже действовала мобильная сеть. Приезжаю туда вечером, гостиницы не работают. Делать нечего, стучусь в ворота первого дома, говорю им, что я социолог, приехал делать исследования. Они в шоке, не понимают, кто я, но по казахской гостеприимности пустили меня в дом. Из-за меня муж с женой поругались, но, к счастью, не выгнали меня. Жил у них около недели, опросы проводил – был первооткрывателем, так как раньше здесь никто про такое не знал.
Когда собирал людей на фокус-группу, жители недоумевали: «А какие фокусы вы будете показывать?».
Социология в Казахстане как академическая, так и опросная находится в плачевном состоянии. Наука не развивается, хотя ежегодно выпускаются десятки социологов. В основном нас готовят в двух национальных вузах – КазНУ им. аль-Фараби и ЕНУ им. Гумилева, но после окончания единицы работают по специальности – работа социолога не престижна, тут много не заработаешь, карьеру не построишь.
Образование по специальности хромает, теорию дают, но практики нет. К примеру, после университета я пошел работать в исследовательский центр, где самый нужный навык был – умение писать на русском языке аналитические тексты. Но, нас этому не учили. Я закончил магистратуру с красным дипломом, но, мои знания были бесполезны в практической работе. К сожалению, сейчас ситуация в университетах остается такой же.
Если говорить об опросной социологии, то здесь тоже особо нечем похвастаться. Только недавно написал статью, где поднимаю вопрос дефицита социологических данных. Государство ежегодно выделяет сотни миллионов тенге на разные исследования. Но, доступа к ним нет, хотя они проводятся за бюджетные деньги. Хотелось бы, чтобы у нас тоже существовали крупные социологические центры, как в России, к примеру. У них есть постоянный мониторинг общественного мнения по самым разным вопросам, и главное, данные доступны. Любой может их взять и использовать в своей работе.
К социологии сейчас много вопросов во всем мире. Например, с появлением биг дата или больших данных стали говорить о смерти традиционной социологии. Новые технологии дают возможность накапливать, собирать и анализировать огромные массивы информации, получаемых от самых разных источников – начиная от банковских карточек, заканчивая социальными сетями. Все инструменты, которые используем мы, к примеру, анкетирование, созданы в прошлом веке. Многие социологи говорят, что эти инструменты уже не работают и не помогают в измерении социальных процессов. Некоторые спрашивают, зачем проводить опрос 1000 человек, если можно узнать мнение миллионов с помощью того же фэйсбука. Это очень большой вызов для социологии во всем мире. Есть страны, где социологи используют большие данные в работе. К примеру, в Великобритании телеканал BBC заказал социологам исследование на тему социальной стратификации в их обществе. Сначала социологи опросили в интернете несколько тысяч человек. Далее, на основе этих данных выявили определенные слои, группы населения, снова создали маленький опросник и уже благодаря BBC опросили несколько миллионов человек. Это микс биг дата и социологии. Многие зарубежные социологи признают, что социология должна развиваться в таком направлении; нельзя зацикливаться на консервативных методах.
В Казахстане тоже используется биг дата. Но пока она не пришла в науку, а решает только коммерческие задачи, например, банков. Но учитывая то, как быстро развиваются технологии и сколько у нас новых специалистов в этой сфере, я думаю, что лет через несколько мы будем делать исследования и выдавать данные с помощью биг дата.
Во время учебы мне нравился социолог Питирим Сорокин. Выходец из России, после революции уехал в США и там себя реализовал. Сорокин – классик в социологии, труды которого очень легко читать. Сейчас я только начинаю заниматься академической наукой, так как учусь на PhD, но все еще больше работаю в направлении прикладной социологии.
Я пытаюсь вести здоровый образ жизни: спорт, правильное питание, здоровый сон, прогулки на свежем воздухе – все том, о чем модно говорить. Большой плюс Астаны по сравнению с Алматы – чистый воздух. Мой день начинается с упражнений по английскому языку, стараюсь уделять как минимум полчаса. Возвращаю в свою жизнь чтение, в этом мне помогает приложение Bookmate.
С переездом в Астану и поступлением в докторантуру мой рабочий график стал очень напряженным. Сейчас веду сразу три проекта, и иногда не хватает времени на семью, друзей. Помимо основной работы приходится готовиться к презентациям и выступлениям, что тоже отнимает энергию. Но, мне такой ритм жизни нравится. Находишься в тонусе и понимаешь цену времени.
У меня семья, двое детей. Выходные по мере возможности провожу с детьми.
Еще мы создали исследовательскую группу PaperLab в Астане. Это больше десяти молодых ученых (экономисты, социологи, политологи) из Казахстана, Кыргызстана и Узбекистана. Мы встречаемся, дискутируем, проводим прикладные исследования на темы, которые нас волнуют и мотивируют. Также мы организовали дискуссионную площадку в Астане. Раз в 1–1,5 месяцев мы собираем круглый стол и проводим экспертное обсуждение: массовый спорт в Астане, проблема образования, дорожная карта занятости, временная регистрация, гендерное неравенство. По итогам встреч пишем аналитические записки. На встречи в среднем приходит около 30–50 человек; мы приглашаем госорганы, различные организации. Рассылку делаем по фэйсбуку.
Я очень горжусь нашей командой в PaperLab. Меня вдохновляет, что у нас постепенно формируется профессиональная исследовательская среда из молодых ученых. Это мое поколение и моложе ребята, которые выросли в Независимом Казахстане и получили отличнейшее образование, знают языки. Думаю, вместе мы внесем значительный вклад в нашу науку.
1. «Как написать действенный аналитический документ в сфере государственной политики», Эойн Янг и Лиза Куинн
2. A Practical Guide for Policy Analysis: The Eightfold Path to More Effective Problem Solving, Eugene Bardach
3. Designing social research, Norman Blaikie
4. Making Social Science Matter Why social inquiry fails and how it can succeed again, Bent Flyvbjerg
Фотографии: Дархан Жагипаров
Получай актуальные подборки новостей, узнавай о самом интересном в Steppe (без спама, обещаем 😉)
(без спама, обещаем 😉)
