Этот материал посвящен 16 декабря — дню, который на государственном уровне считается праздником — Днем независимости Казахстана, а народ считает его Днем траура. Ежегодно в этот день вся страна чтит память погибших во время выступлений казахской молодежи против решения Кремля в декабре 1986 года и отдает дань уважения мирным демонстрантам, которые были расстреляны во время забастовки в Жанаозене в 2011 году.
На протяжении многих лет эти два события являются тяжелыми травмами для народа Казахстана. А практически год назад к ним прибавились и трагические январские события, также оставившие болезненный след в коллективной памяти народа.
Редакция Степи поговорила с политологом Димашем Альжановым, исследователем поколений Данияром Косназаровым и практикующим психологом Татьяной Ким о том, как эти повторяющиеся события превратились в постоянно ноющие раны общества, как казахстанцам их пережить, не утратив память о произошедшем, и почему отсутствие возможности в открытую обсуждать кровопролитие в стране загоняет Казахстан в период стагнации.
В период с 17 по 18 декабря 1986 года в Алма-Ате, являвшейся на тот момент столицей Казахской ССР, прошли выступления казахской молодежи, впоследствии принявшие форму массовых протестов и народных восстаний против коммунистической власти. Поводом этому послужило решение Кремля, согласно которому Динмухамед Кунаев был снят с должности первого секретаря Компартии Казахстана, а никогда не работавший ранее в стране Геннадий Колбин занял его место.
По официальным данным, в результате жесткого подавления протестов советскими силовиками погибли два человека, были задержаны 8,5 тысяч человек, осуждены 99 человек, а к административной ответственности привлечены около 900 участников волнений. Но, по разным оценкам экспертов, могли погибнуть до 170 человек, а пострадать около 2 тысяч.
Несмотря на весь масштаб протестов 1986 года, Колбину удалось пробыть на посту руководителя страны еще три года до назначения на эту должность первого президента страны Нурсултана Назарбаева.
В 2011 году на юго-западе страны развернулись акции социального протеста работников нефтегазовой компании «КазМунайГаз» в Мангистауской области. Главными причинами забастовки являлись недовольство уровнем развития Мангистауской области и Жанаозена, низкие заработные платы, а также отсутствие условий труда. На протяжении семи месяцев правительство Казахстана никак не реагировало на требования митингующих пока ситуация не вылилась в крупные беспорядки в Жанаөзене 16 декабря 2011 года. В результате полицейские открыли огонь по безоружным людям.
По официальным данным, погибли 15 человек, а еще 37 участников забастовок осудили и приговорили к разным реальным и условным срокам лишения свободы. Пятерых полицейских и начальника изолятора, в котором были применены пытки по отношению к задержанным, осудили за превышение должностных полномочий.
Протесты этого года, более известные, как январские события или «Қанды қантар» («Кровавый январь») начались в Жанаозене 2 января 2022 года после резкого повышения цен на сжиженный газ и продолжились 3-4 января в Алматы и других городах страны. В южной столице забастовки перетекли в массовые беспорядки, захват аэропорта, поджоги правительственных зданий и мародерство. Согласно официальной информации, власти потеряли контроль над происходящим.
Президент страны Токаев отправил правительство и экс-премьер-министра Аскара Мамина в отставку, возглавил Совет безопасности страны, сменил половину министров и назвал январские события «позорными для репутации государства». Согласно его официальному заявлению о случившемся, «на страну напали террористы и мы сумели дать им отпор и отразить их натиск».
По официальным данным, в результате январских событий 238 человек погибли и около 4,5 тыс. получили ранения. Однако вопросы «Что на самом деле произошло?» и «Кто ответит за случившееся?» до сих пор остаются открытыми.
— С каждым днем неумолимо приближается январь и вместе с тем годовщина страшных событий, которые нам пришлось пережить. Существуют ли какие-то прогнозы? Стоит ли казахстанцам ждать повторения тех событий?
— Я думаю, что нам надо реально понимать, что происходит в стране, хотя мы часто пытаемся убегать от сложных тем, которые вызывают у нас диссонанс и внутренний дискомфорт. Сейчас наша страна вступает в некий «период турбулентности», когда у нас нет четкой политической системы, которая удовлетворяла бы общество и в которой это общество не оставалось бы за гранью распределения экономических ресурсов, институтов власти и прочего. Пока мы не найдем этот баланс, наше общество в той или иной степени всегда будет находиться в этой турбулентности.
То, что произошло в январе этого года, вскрыло проблемы, которые накапливались годами. Для глаза обычного жителя, который не интересуется тем, как функционирует государство, они незаметны, но на самом деле проблемы накапливаются на разных уровнях с разной степенью интенсивности и тяжести для общества. Даже сегодня мы сталкиваемся с проблемами разрушенной в Казахстане инфраструктуры, связанной с теплосетями. Это невозможно восстановить за один день, а тот «благоприятный» в стране период, когда государство получало высокие доходы за счет продажи нефти мы не использовали должным образом, чтобы создать условия для будущего. В результате сейчас мы сталкиваемся с ситуацией, когда у нас разрушены все социально-политические институты.
Январь стал четким индикатором того, как предыдущая и действующая политика отражается на неспособности людей самоорганизовываться и мирным способом решать проблемы.
Это не последние протесты в Казахстане, которые продолжают процесс нашего взросления как общества. На таких ситуациях мы учимся и набираемся опыта: как мы должны действовать против режима, который применяет против нас оружие и пытки, и как нужно коллективно справляться с трудностями.
Мы не знаем, когда снова начнутся протесты, но знаем одно: есть больше шансов прийти к политическому равновесию, если мы установим демократический политический режим. Нам есть, к чему стремиться, наша одна большая цель — чтобы государство было подотчетно, политики представляли людей, а власть не была узурпирована, как это происходит сейчас.
Минимальное требование, при котором мы могли бы назвать политический режим демократичным, — это когда через выборы народ может сменить власть. В таком случае у людей нет необходимости применять насилие или прибегать к массовым протестам, чтобы добиться смены власти в стране. Выборы представляют мирную форму смены власти — чем более они честные, тем более принимаются обществом. Вы проиграли в результате голосования — вы уходите. Такой подход предостерегает общество от серьезных потрясений.
В противной ситуации народу приходится подавлять в себе серьезные внутренние эмоции, которые рано или поздно приведут к деструктивному поведению.
Теперь представьте, что вся страна и несколько ее поколений живут в таком ритме. А потом вы удивляетесь, почему у нас люди неулыбчивые, агрессивные и импульсивные.
Такие серьезные проблемы определяют то, как мы ведем себя даже будучи вне политики со своими детьми, близкими и партнерами и как мы реагируем на разные вещи.
— Многие проводят параллели между событиями, произошедшими в Жанаозене в 2011 году, и тем, что произошло в январе этого года, даже называя январские события «вторым Жанаозеном». Давайте кратко разберем основные сходства и отличия между ними.
— Представим, что я — диктатор, который не делает Казахстан «страной благополучия». Основной моей задачей является удержать власть и получать большие дивиденды от того, что я распоряжаюсь государством и имуществом. Видя угрозу, я начинаю применять репрессии, если, конечно, не работают подкупы. А когда протесты массовые и безликие, то подкупить кого-то невозможно.
Когда вы понимаете, что вас обманывают, то испытываете сильный внутренний дискомфорт. Многие наши граждане этот дискомфорт приняли, и он постепенно будет разъедать. Это стремление поскорее закрыть страницу, уйти, забыть — это не решение. Это никогда не было решением даже на личную проблему, потому что превращается в травму, которую со временем все труднее разбирать.
Политическая выгода январских событий была исключительно в том, чтобы запугать общество и удержать власть.
События 2011 и 2022 года полностью отображают друг друга. Несмотря на то, что у бастовавших в Жанаозене рабочих изначально не было политических целей, они резко стали таковыми, потому что упираются в экономические интересы тех людей, которые и создали эту проблему.
Любая мобилизация людей и их способность коллективно добиваться решения своих проблем — уже угроза, которая подает пример остальному обществу.
Когда вы, несмотря на то, что вам всегда говорят «Если вам что-то не нравится, то правильно пишите жалобы, подавайте запросы и вам воздастся», нарушаете все правила и коллективно добиваетесь своих условий — это прямой вызов системе. Поэтому, несмотря на то, что во время Жанаозена не было прямых политических лозунгов, они все равно имели политический подтекст, поэтому и реакция со стороны Назарбаева в то время была такой: «Окей, тогда мы доводим этот процесс до точки кипения, вводим войска, расстреливаем участников забастовок, тех, кто выжил, пытаем, добиваемся от них признаний и обвинений друг друга, а потом публично судим».
В январе мы прошли примерно те же фазы за исключением того, что с осуждением были сложности, и власти пришлось идти на вариант принятия вины и амнистии. Но тяжесть преступлений все равно легла на обычных людей, а не на тех, кто в них стрелял.
Позволяя обществу действовать самостоятельно и самоорганизованно, вы отодвигаете планку политического контроля в сторону и открываете пространство для других людей. Вы даете им четкий сигнал о том, что можно действовать эффективно и защищать свои интересы.
— Согласны ли вы с теорией о том, что авторы идеи о досрочных выборах в Казахстане пытаются разделить правление Токаева на «до» и «после» январских событий и тем самым просто закрыть эту травму, забыть январь? На ваш взгляд, сработает ли этот трюк?
— На мой взгляд, попытка дистанцировать Токаева от всего негативного, что произошло тогда и заявить, что с выборами наступает новое начало, была частью всей кампании, которая началась сразу после января. Разделять эти вещи неправильно. Это все равно, что, сделав что-то плохое своему близкому человеку, мы вдруг скажем: «Сегодня же новый день, давай начнем с чистого листа».
Этот систематический абьюз начинает жить и расцветать в вашей личности. Вам говорят: «Забудь, этого не было, тебе показалось, правды ты никогда не узнаешь, и всю жизнь мы с тобой будем играть».
С нами разговаривают как с детьми, и государственный режим постоянно ведет эту манипуляцию. Это еще один виток долгоиграющей травмы, который будет отражаться на нашем поколении и на поколении наших детей. Сложно сказать, сможем ли мы дать этому оценку, пережить и двинуться дальше.
— Как вы думаете, каким образом эти события повлияли на то, что сейчас страна находится в стагнации? Что может помочь Казахстану выйти из этого состояния, а людям — пережить травмы?
— Мы должны выносить из всего этого уроки. Для этого нужно использовать полный разбор ситуации. Да, людям не дают полных объяснений случившегося, но это своего рода «дорожка с препятствиями». Никто из нас не выбирает место и время, когда рождаться. Так вышло, что мы родились в стране, где нет демократичных институтов, и это очень сложный «забег». Нам нужно реализовать себя экономически, профессионально, а еще позаботиться о том, чтобы завтрашний день не навредил будущим поколениям.
Другая важная вещь — нужно стремиться ставить барьеры на применение оружия и насилия против людей. Это не должно быть нормальным.
Если сегодня вы молчите, то завтра может случиться так, что ваши дети попадут под раздачу.
Надо понимать, что, протестуя против пыток или применения оружия, вы защищаете свое будущее. Мы должны постоянно ограничивать власть и понимать, что мы — общество, а не просто управляемое население, которое платит налоги и помогает людям наверху чувствовать себя комфортно.
Мы принимаем события 1986 года, потом замалчиваем 2011 год, а следом игнорируем январские события, и отсюда возникает вопрос: сколько еще трагедий, разрушающих личности людей, должно произойти?
— Как ты пережил январские события?
— В январе этого года мы с супругой находились на западе страны и своими глазами видели, как все начиналось. Как многие знают, этот регион Казахстана в какой-то степени является авангардом протеста и важным центром мобилизации в стране — в особенности Актау, Атырау, Жанаозен и другие. Тогда я увидел, что культура протеста на западе активно развивается, и понял, что прогресс в умении отстаивать свою позицию у нас есть.
— Учитывая, что ты в это время находился на западе, стало ли для тебя неожиданностью то, что потом начало происходить в Алматы?
— Если почитать архивные сводки и заключения комиссии о событиях 1986 года, то можно увидеть как используются аналогичные формулировки и трактовки: «На улицы вышли хулиганы, люди под кайфом, и кто-то организованно выдавал им оружие». Это значит, что методы дискредитации народных восстаний каждый раз одни и те же. То, что мы знаем из истории и то, что своими глазами видели в январе, доказывает это.
Еще я отметил для себя схожую методику «разбалтывания» протестной повестки и направление ее в другие, более деструктивные русла. Думаю, что в январе мы пережили что-то похожее. Официальная трактовка событий, наверное, еще будет предоставлена хотя за столько времени мы ее пока так и не дождались.
Но мы видим, что 1986 год живет в том числе и в январе, и каждая трагедия нашей страны перетекает из одной в другую.
То, что ни на одну из них мы не получили четких ответов, показывает, что призрак прошлого по-прежнему с нами и тянет нас назад.
— Официальный ответ о событиях Желтоқсана люди получили только спустя три года — в 1989 году, когда была создана специальная комиссия, отменившая формулировку «националистических настроений». Как ты думаешь, стоит ли нам ждать чего-то подобного от января? Дождемся ли мы конкретного ответа спустя время?
— Думаю, что запрос на справедливость и более открытые общественные дискуссии и политическое пространство есть и никуда не делся, даже Токаев об этом часто говорит. В какой-то момент скрывать определенные вещи просто станет политически невыгодно. Думаю, что тренд на большую гласность станет для нас своего рода драйвером, когда возникнет необходимость дать событиям оценку.
Даже если официальной трактовки властей не будет, от нас, в особенности творческого сообщества, все равно будут регулярные поиски ответов на множество вопросов.
— Понимаю, что творчество — это регулярная рефлексия и своего рода анализ произошедшего, но как ты думаешь, отражение политических событий в культуре скорее помогает людям пережить это или, наоборот, ковыряет как зажившие, так еще и не успевшие зажить раны?
— Креаторское комьюнити всегда впитывает то, что происходит в воздухе и пытается пережить, переварить, пропустить через себя и выдать в результате интеллектуальный продукт. Хорошо, что у нас в стране есть креативная экономика, пусть и маленькая, ведь люди видят в этом и пользу, и возможность заработать. Это фактор, который заставляет людей остаться в стране.
У нас очень много проблем и вопросов, которые требуют четкой формулировки, и каждое поколение дает свои ответы на пережитки прошлого. Я думаю, этот поворот молодого независимого поколения Казахстана начался сравнительно недавно. Для меня яркими примерами являются прошлогоднее кино Куаныша Бейсекова «Отыздан асып барамын» и недавняя премьера «Қаш» Айсултана Сеитова.
То, что наше поколение пытается дать глубокие философские ответы на прошедшие и действующие события в истории Казахстана — это крутой тренд. Нам нужно его продолжить, а зрителям, которым небезразлично наше будущее и прошлое, — всецело поддерживать творческое сообщество.
— После январских событий я долго не могла отделить эмоциональное от рационального и думаю, что до сих пор это часто дается мне с трудом. В других это тоже прослеживается. Буквально перед выборами видела довольно распространившийся в твиттере тред о том, что казахстанцы не могут голосовать за Токаева, потому что расценивают это как предательство по отношению к тем, кто погиб и пострадал во время января, ведь за целый год мы так и не получили внятного объяснения произошедшему. Можно ли сказать, что после таких событий снижается вовлеченность граждан в политику?
— Если смотреть по явке на выборы, то она, конечно, особенно низкая была в этот раз по Алматы. Явка во время президентских выборов, в которых участвовал Косанов, еще более показательна тем, что люди действительно приходили, верили и проявляли интерес, но потом Косанов признал выборы и с тех пор на него сохранилась определенная обида от людей. Но стоит помнить, что это формальные показатели, по которым можно оценить интерес людей к политике. Думаю, что этот интерес продолжает сохраняться в других, неформальных вещах.
А еще есть некая усталость от частых политических кампаний, которые были запущены после января: референдумы, выборы и прочее. Люди своим поведением говорят: «Мы не голосуем, потому что не видим каких-то серьезных изменений».
К тому же Астана и весь остальной Казахстан живут в абсолютно разных жизненных циклах. Столица все-таки мыслит в политическом русле, а после кризиса 2008 года население всей страны больше поглощено экономическими заботами. Для них первостепенно экономическое выживание, что становится главным мотивом всей мобилизации. Таким образом, Астана живет своей логикой, а все остальные — рутиной и обыденностью, в которых важно элементарно прокормить свою семью.
Получай актуальные подборки новостей, узнавай о самом интересном в Steppe (без спама, обещаем 😉)
(без спама, обещаем 😉)
