Я с детства хотел стать ботаником. Мне всегда нравились растения, у меня даже дома был свой ботсад. А ещё были энциклопедии. Дедушка мне подарил серию книг «Жизнь животных» и «Жизнь растений». Там всё такое красочное и интересное — просто читаешь и влюбляешься. Потом в Nazarbayev University предложили мне грант. Я с радостью согласился, мне нравятся их идеи и миссии.
К сожалению, там нет факультета ботаники и зоологии. Так что я получил степень бакалавра по специальности, которая называется просто «Биология». Но на данный момент веду научные исследования по молекулярной биологии с использованием микроскопии. Это самая помпезная часть (смеётся): потому что у нас есть очень крутые микроскопы.
Под руководством Ивана Андреевича Воробьёва мы изучаем влияние химиопрепаратов на клеточное поведение: как она будет себя вести, умрёт, или способности делиться улучшатся.
Наш проект исключительно фундаментальный: 16 видов раковых клеток и 6 видов препаратов. Как мы хотим лечить людей, если не знаем, как работает вещество? Ведь химиопрепараты убивают. А нам надо сделать так, чтобы не убивали.
Второй проект, в котором я сейчас участвую — это создание водоросли, которая очищает реки и другие водоёмы от хроматов. Из-за добычи хроматов, по которой Казахстан занимает второе место в мире, у нас очень высокая загрязненность — в местах добычи допустимый уровень превышен в 17 раз. Некоторые, так сказать, виды этих хроматов являются канцерогенными — вызывают рак. Наша идея в том, что водоросли будут переводить эти хроматы в неканцерогенную форму, сохраняя в себе всю эту «грязь», чтобы в дальнейшем её можно было извлечь и тем самым повысить добычу хроматов. Это хитро — выгода будет и для экологии, и для промышленности. Потому что крупным предприятиям проще заплатить штраф, чем думать об окружающей среде.
На самом деле, направления разные и звучат по-разному — водоросли и рак. Но они все клетки. И методы, которые используются, очень похожие. Единственная проблема — в сутках всего 24 часа.
Рак я начал изучать по нескольким причинам. У меня умерла тётя от рака желудка. У неё была третья стадия, и вообще рак желудка очень сложно лечится, особенно в Казахстане. Так что я знал, что, скорее всего, она умрёт. Очень сложно при этом говорить, что всё будет хорошо, не выдавая при этом эмоций, очень лицемерно улыбаясь.
После этого я решил изучать биологию рака. Мой предыдущий профессор Кен Алибек изучал стволовые клетки, извлечённые из плаценты. Они работают, реагируя на окружающую среду: не хватает кислорода — нужно создать кровяные тельца или, например, капилляры. И вот эти ростовые факторы — сигнальные белки — мы собирали и использовали для заживления ран.
Кстати, раковые клетки тоже так работают: если им не хватает кислорода, они создают капиллярную сеть. Потом проект закончился, приехал Иван Андреевич Воробьёв, который изучает поведение раковых клеток. Мне стало действительно интересно. Сейчас я поставил перед собой цель — узнать ответ на вопрос «Что такое клетка?» Это очень обширный вопрос, конечно.
Если человек принимал химиопрепараты, ходил на лучевую терапию, а потом один раз помолился и вылечился… Я не думаю, что помогла молитва. А если не лечился, не лечился, а потом — бац! — и выздоровел.. Тогда просто повезло. Есть, конечно, доказанный эффект плацебо. Но в молитвы я не верю, они мне не помогали. Лучше доверять науке.
Психологическое состояние очень важно, хотя некоторые ученые отрицают существование психосоматики. На самом деле, наше эмоциональное состояние — результат химических процессов, которые влияют на другие химические процессы.
Если человек долго в депрессии — это плохо. Нужно стараться быть позитивным. Верить нужно, но делать это с умом. Я считаю, что люди с онкологией должны верить в свое выздоровление. Потому что многие виды уже лечатся, особенно на ранних стадиях. Каждый день появляются новые препараты. Но не надо доводить это до абсурда — приходить к врачу с тяжелой стадией и опухолью в несколько килограммов.
Я очень уважаю идею о боге и все религии. Всё-таки идея о боге нас двигала очень долго. Но многие религиозные идеи и нюансы противоречат науке. Например, эволюция. Сколько верующих «верят» в эволюцию? Я считаю, они путают мягкое с тёплым. В эволюцию нельзя верить. Это факт, это надо изучать. Наука — это не демократия: «Давайте мы будем верить в эту идею, а в эту не будем верить». Реальность может быть очень жестока в отношении религиозных идей.
Учась в религиозной школе, я понял, что бога нет. Во время пубертатного возраста начинаешь задаваться экзистенциальными вопросами — все эти «зачем я создан?». Я изучал религию и те ответы, которые она мне дала, были недостаточными.
Например, я задался вопросом «Как ислам объясняет, что динозавры существуют?» Я этот вопрос задал муфтияту, и они начали нести какую-то фигню. Я спросил о динозаврах, а они начали говорить про комодских варанов. Я понимаю, что для некоторых людей они все выглядят как ящерицы, но это не ответ. А вот биология дала мне все ответы: почему они появились, как вымерли и так далее.
Когда тебе дают полный и логический ответ, ты сам понимаешь, что эти идеи, наверное, более верны. После этого я начал отрицать религию, и в моих взглядах появилась такая же иррациональная радикальность.
Потому что, когда учишься в религиозной школе и говоришь, что божественного творения нет, а есть эволюция и прочие механизмы, возникает определенное непонимание. Верить я перестал, начал изучать. Вот когда всё изучу, тогда и начну верить (смеётся).
Я занимаюсь защитой прав учёных. Наука должна быть инклюзивной. Нельзя делить людей на женщин и мужчин, лесбиянок или трансгендеров. В первую очередь, ты — учёный, ты должен работать, делать исследования. В науку идут работать, и атмосфера должна быть максимально толерантной. Ты должен поддерживать всех людей, потому что они — твоя команда. Это этическая сторона вопроса.
Есть и другая. У каждого есть свой уникальный багаж опыта и знаний — субъективность. И это отражается на изучении объекта. В науке очень ценится, когда ты смотришь на объект с разных точек зрения: и как женщина, и как мужчина, и как биолог, и как физик… Из-за этого, в науке должны быть все люди, которые существуют или будут существовать.
Чтобы мы максимально объективно могли посмотреть на окружающую нас реальность. Ведь не факт, что, допустим, мужской класс прав. И женский тоже прав, и все меньшинства и большинства. Наука — это среда инакомыслия. Учёный всегда и во всём должен сомневаться. Это и есть исследовательский процесс.
Клеточная и молекулярная биология — модное направление в научном мире. Тут всё просто: что в моде, на то и выделяют деньги. Мировая наука сейчас сосредоточена на изучении рака. Поэтому на изучение этой темы существует очень много грантов и от государств, и от частных компаний. Благодаря этому за последние 20 лет был достигнут серьёзный прогресс в изучении и лечении рака. Но это не оправдывает модность. Нужно изучать всё, что существует.
Сейчас я хочу кинуть камень в огород нашего министерства образования: они пытаются коммерциализовать науку. Не надо этого делать, отстаньте от нас, выделяйте деньги на всё!
Учёные синтезируют знания, расширяют понимание о мире, о себе. Мы не можем создавать технологии, пока у нас нет определённого багажа знаний.
Для развития технологий нужна сильная теоретическая база, которая может возникнуть только при решении фундаментальных задач в науке. Коммерциализация науки для этого не годится, так как для коммерческого продукта важна выгода, а не создание новых знаний. Нужно идти от обратного — сначала фундаментальная наука, потом поиски выгоды.
Например, для поиска бозона Хиггса создали один из самых дорогих и амбициозных проектов человечества — Большой адронный коллайдер. В процессе его создания раздавалось множество голосов о том, что этот проект слишком дорогой и изучение бозона Хиггса не имеет практической пользы для простых людей. Это одно из самых больших заблуждений, которые когда-либо окружали подобного рода проект.
Создание коллайдера подстегнуло развитие множества технологий, которые сегодня вы можете увидеть в каждом доме: это интернет, дешёвые цифровые камеры и устройства записи, более мощные компьютеры, новые покрытия и материалы. Коллайдер даже повлиял на медицину, создав и отработав технологии, позволившие массово внедрить МРТ-диагностику.
Человечесву нужны амбициозные, а не коммерческие проекты. Пилотируемый полет к Марсу и изучение других звёздных систем. Это позволит создать технологии, которых ещё не существует. Такие технологии не просто приносят выгоду, они меняют нашу жизнь.
Не было и года, когда бы не урезали бюджет на науку. Урезают и в университетах, и в министерстве грантовые деньги, зарплаты. Ещё есть проблема бюрократии: чтобы заказать реагент, уходит несколько месяцев. Бумажная волокита — еще хуже. Наука — это такая конкурентная среда.
Если ты что-то придумал, нужно быстро сделать, пока этого не сделал кто-то другой. Потому что рак, например, изучает весь мир, и ты можешь не успеть. Был случай, когда одна наша профессорка изучала, а её исследование за день до публикации опубликовали другие учёные. Нельзя обюрокрачивать науку — она должна быть очень лёгкой.
Если элементарно прочитать статьи, мы понимаем, что мы ничего не знаем. Например, статей об онкогенах написано 100 тысяч. И до сих пор никто так и не смог придумать нормальное лечение: люди как умирали, так и умирают.
Рак вообще очень обширная тема: больше 200 видов рака, и каждый уникален, может считаться отдельным заболеванием, к которому должно быть персональное отношение.
Изучается по отдельности, и поэтому уйма времени уходит. Чтобы эти статьи прочитать, уйдёт очень много лет. Это только онкогены. А рак вызывает, например, радиация, сигареты, алкоголь, сидячий образ жизни… Чтобы всё это изучить, времени не хватает. И учёных тоже очень мало. Жизнь настолько обширна и разнообразна! Есть около 2 млн видов животных — тех, которых мы знаем. Остальная часть биоразнообразия не изучена. Надо её изучить, пока они существуют.
Ученый, который открыл ген, который помогает морским медузам светиться ночью, получил за это Нобелевскую премию. Это может казаться странным. Но этот белок GFP — зеленый флуоресцентный белок — можно сшить с любым другим белком в клетке и благодаря этому наблюдать, где он находится. Вроде медузы к раку никакого отношения не имеют, но это открытие помогло сделать большой шаг не только в изучении онкологии, но и других сфер.
Я для себя выделяю два вида творчества — это искусство и наука. В науке ты изучаешь что-то новое, что-то, что никто еще не видел или даже о чём не задумывался. Ты придумываешь эксперимент, получаешь данные, интерпретируешь их — это очень увлекательно. Возможно, в науку должны идти те люди, которые могут работать с рутиной.
Есть такой стереотип киношный: взрыв, дым, ха-ха-ха, белые растрёпанные волосы. Но на самом деле всё не так. Моя работа, например, заключается в том, чтобы поставить эксперимент, который длится 12 часов, а потом уже сидеть и две недели разбирать картинки, пытаться их понять.
Но когда получаешь эти данные, вдохновляешься и начинаешь быстрее работать. Работа действительно бывает скучной. Но скучнее становится, когда эксперимент не получается: чего-то не досчитался — и все плохо. И это «плохо» может продолжаться в течение долгого времени.
Что заставляет меня вставать с постели и раз за разом делать эксперименты? Больше я ничего не умею — у меня очень специальные знания (смеётся). И, наверное, любовь и преданность. Мне нравится изучать. Когда ты понимаешь, что ты настолько ничтожен во вселенском масштабе, а мир настолько не такой, как мы себе представляем… Это вдохновляет.
Когда ты понимаешь, что твой гендер не мужчина и не женщина, а учёный, это переворачивает мир, всё понимание. Голова кругом — и оно стоит того! Бывало, что я читал статью или книгу и приходил к какому-то выводу, который совершенно противоречил моим представлениям. Я просто сидел в депрессии: «Жизнь тлен, жизнь боль. Какие мы все глупые существа».
Обязательно уеду за границу — получать степень PhD. Потому что у нас нет хорошей подготовки. Что-то строится, но пока ещё вызывает большие сомнения. Мои знания бакалавра были на хорошем уровне — это я понял во время международных стажировок в США и Китае. Но PhD — это свежее направление для нас. Надо ещё много над ним работать, оптимизировать всё. После получения степени, я бы очень хотел вернуться в Алматы. Очень люблю этот город и горы.
Я бы хотел быть в Казахстане одним из тех учёных, которые продвигают ценности. Думаю, что защита людей и окружающей среды — это очень важно. Как и то, чтобы наш народ был образованным и расцветал. Не только наш народ, но и весь мир. Я хочу, чтобы люди с пониманием относились к науке. Не так, что типа «Изучайте, что хотите, но за закрытыми дверьми». А чтобы сами пытались изучать, чтобы ставили под сомнение те ценности, которые у них есть сейчас.
Это не попсовый мусор, а реальные источники «расширения сознания». Прочитав эти книги, вы навсегда измените свою жизнь. Экзистенциальный кризис и технократия станут вашими постоянными друзьями.
Сунь Цзы «Искусство войны» — была написана примерно 2500 лет назад. Лучшей книги еще не читал.
Поль де Крюи «Охотники за микробами» — помогает уничтожить иллюзии и культ личности учёных.
Все книги Ричарда Докинза, особенно «Эгоистичный ген» и «Расширенный фенотип». Его книги и есть Священное Писание для биологов, упорядочивает приобретенные знания, а также отвечает на многие фундаментальные вопросы в биологии. Эти книги должны прочитать все. Также, «Бог как иллюзия» основа современного научного атеизма. Прочитать надо, если хотите изучать науку.
Тетралогию по эволюционной биологии от Александра Маркова и Елены Неймарк. Вы поймете, что эволюция давно уже не вера, а простой факт, который имеет аж четыре тома новейших доказательств.
Артур Бенджамин «Магия математики» — для тех, кто не любит математику. Прочитав, поймете, что вы влюблены в числа.
Фрэнк Герберт «Дюна».
Питер Уоттс «Ложная слепота».
Виндж Вернор «Пламя над бездной», «Дети неба», «Глубина в небе»
Брайан Грин «Элегантная вселенная».
Получай актуальные подборки новостей, узнавай о самом интересном в Steppe (без спама, обещаем 😉)
(без спама, обещаем 😉)
