Невидимый женский мир. Интервью с Саодат Исмаиловой

23 апреля открылась международная выставка современного искусства — 59-я Венецианская биеннале. В этом году ее возглавила куратор Чечилия Алемани, которая представила концепцию «Молоко сновидений», вдохновленную книгой мексиканской сюрреалистки Леоноры Каррингтон.

Женское участие в 59-й Биеннале не ограничивается Алемани и Каррингтон, но состоит практически полностью из списка современных художниц — только 10% из него занимают мужчины.

Среди 213 художниц и художников, представленных в качестве самостоятельных представителей искусства, приглашена режиссер из Узбекистана Саодат Исмаилова,  которая стала единственной участницей из Центральной Азии. В этом году она представляет проекты на двух самых престижных выставках современного искусства — 59-й Венецианской биеннале и documenta fifteen в Касселе, Германии. 

В Венеции она представила работу «Чилляхона» — пространство с трехканальным видео и космологической вышивкой, продолжающей ее исследование духовной жизни Центральной Азии и обращенной к памяти предков. Автор STEPPE поговорила с Саодат Исмаиловой о ее работах, роли мифов в истории и женщинах как хранительницах народной памяти.

Кадры из фильма «Чилляхона»

— Когда вас пригласили участвовать на 59-й Биеннале?

— Со мной связались еще в конце 2020 года и попросили отправить ссылки на работы, после чего куратор Чечилия Алемани назначила зум-колл. Я рассказала ей о двух проектах и получила подтверждение об участии спустя пару месяцев. Позже меня как художницу поддержал центр современной культуры «Целинный», потому что Биеннале не обладает собственным фондом. Можно сказать, что благодаря этому проект стал региональным, Центрально-азиатским.

Когда объявили тему, куратора и участников, поняла, что существует определенная связь — я изучаю женскую преемственность и она является одним из компонентов этой выставки. 

Мне кажется, что Чечилию тронуло то, что в работах я обращаюсь к знанию предков. В представленной работе «Чилляхона» почти ничего не изменилось после обсуждений с куратором, поэтому можно сказать, что первоначальная идея была полностью воплощена в реальность. 

---

На Венецианской биеннале открывается первый павильон Казахстана

---

— Расскажите подробнее о проекте, который вы представляете.

—«Чилляхона» — это созданное пространство, которое состоит из нескольких элементов. Первый — трехканальный фильм, построенный вокруг истории женщины, которая самоизолировалась в старой ташкентской келье имени Зайниддина-бобо и обратилась к практике ритуального очищения в течение 40 дней.

Второй элемент — обхватывающая полукругом зрителя вышивка, выполненная Мадиной Касимбаевой в ташкентской традиции «фаляк», что переводится как «космос». Раньше молодые женщины вешали подобную вышивку в спальне, потому что верили, что космологические силы будут положительно влиять на фертильность и продолжение рода.

Трехканальное видео и вышивка

Может показаться, что это разные объекты, но они соединены между собой, потому что на вышивку проецируется свет, который синхронизируется с видео. При этом их объединяет локальность — келья находится в Ташкенте, а вышивка представлена ташкентской школой, которой присуща космология, в то время как для других регионов характерен растительный орнамент.

Концепция «Чилляхона» вдохновлена древней кельей мистика Зайниддина-бобо, а проекции цвета и света разработаны на основе философии суфийского ученого Наджмаддина Кубро. Он разработал идею того, что от человека исходит определенная температура, свет и цвет в зависимости от его духовного состояния и эмоционального опыта. Интересно, что он исследовал формы духовного состояния, которые состоят из взаимодействующих между собой кругов, пятен и точек — они представлены на вышивке. 

Чилляхона Зайниддина-бобо (кадры из фильма)

— Как произошел ваш первый опыт знакомства с кельей Зайниддина-бобо и почему она так заинтересовала вас?

— Мой брат, художник Бобур Исмаилов, рассказал мне о ней давно, но попасть туда удалось только около пяти лет назад. «Чилляхона» шейха Зайниддина-бобо единственная действующая келья в Узбекистане, которая находится под землей. Она похожа на примитивную обсерваторию, потому что в ней происходит двойное преломление света, так что можно наблюдать за перемещением солнца.

Раньше ее использовали для самоизоляции, духовных или интеллектуальных практик. Сегодня женщины продолжают приходить туда и просят исцеления и повышения фертильности. Находиться в таком пространстве — уникальный опыт, потому что ты можешь быть там только наедине с собой из-за маленького пространства и узкого прохода.

Кадр из фильма «Чилляхона»

Если упрощать, то чилляхона напоминает поземельную юрту с двумя этажами вниз. Когда впервые попадаешь в нее, то испытываешь страх, потому что вокруг абсолютная темнота и изоляция звука. Необходимо около 15 минут, чтобы глаза вновь начали распознавать что-то в темноте. Затем начинаешь привыкать к специфичной акустике со звуком, раздающимся позади, и чувствуешь комфортную температуру помещения. 

Изоляция звука, преломление света, комфортная температура и единение с собой создают ощущение нахождения в утробе. Будто ты пребываешь в пространстве, одновременно связанного с зарождением жизни и смертью.

Мой проект на 59-й Биеннале, как и другие работы, прежде всего создает определенную атмосферу. Он не направлен на настойчивую передачу мысли или манипулирование эмоциями. Скорее, он помогает зрителю погрузиться в себя и найти ответы на собственные вопросы. 

— В своих работах вы исследуете мифологический и духовный мир. Как вам удается при этом не уйти в мистицизм и передать нематериальную форму с помощью материальных инструментов: видео, текстиль, объекты?

— Я не боюсь мистицизма, а даже, наоборот, получаю вдохновение от загадочных тем, которые невозможно осмыслить интеллектом и рациональностью. Если сравнивать мифологию с историей, то история воссоздана человеком в попытке найти логику какого-то промежуточного момента, а миф живет вечно и остается актуальным всегда. При этом он легко разрушает временные рамки, связывая прошлое, настоящее и будущее. 

Саодат на фоне вышивки, разработанной Мадиной Касимбаевой

Мне нравится работать с мифами и таинствами, потому что я могу связать их с настоящим и будущим. Понять, почему то или иное знание все еще существует, и по какой причине мы обращаемся к нему. Я думаю, что современному художнику бессмысленно обращаться к прошлому, если он не может применить его в настоящем.

Если говорить про форму искусства, то чаще всего работаю с изображением и звуком, потому что они могут погружать человека в определенную атмосферу, где существует свое пространство и время. Визуальные образы можно контролировать: понимать, сколько должен жить кадр, как лучше смонтировать видео, какую композицию лучше составить и так далее. Наверное, только запах имеет большую силу погружения в то или иное состояние, даже в воспоминания, но с ним работать гораздо сложнее, потому что это очень индивидуальный опыт. 

— В Центральной Азии традиционно большое внимание уделяется мужской роли, но в тоже время многие духовные практики связаны исключительно с женским присутствием. Важно ли вам обращать внимание аудитории на женскую историю?

— Да, очень важно. Мне кажется, что современный мир держится на идеях, сформированных мужским представлением, включая религиозные практики, институт семьи и взаимоотношения в обществе. Женский духовный мир чаще оказывается невидимым, к нему не относятся серьезно. При этом действительно есть ритуалы, недоступные для мужчин, которые передаются только через женскую линию.

Трехканальное видео на Биеннале

В женских ритуалах сохранилось обращение к окружающей среде, бережное отношение к земле, воде, растительному миру и звездам. Это гармоничное существование, которого сейчас не хватает.

Удивительно, что именно женщины смогли сохранить многие домусульманские аутентичные знания и практики. Это огромный пласт знаний региона, который остается сокрытым для нас. Мне кажется, что в какой-то момент истории мы оторвались от бесконечной цепочки передачи знаний, которые сохранялись в течение тысячелетий. Наверное, я частично пытаюсь восстановить эту связь, потому что в забытых знаниях можно найти жизненную мудрость и определить свою роль в будущем.

— Проживая в Париже и работая с Центральной Азией, вы находитесь в пространстве сразу нескольких языков. Мне кажется, что язык во многом формирует восприятие мира. Например, мы можем говорить и думать на одном языке, получать информацию на другом, а молиться на третьем языке. Разделяете ли вы языки на подобные категории в жизни и в творчестве?

— Да, языки сильно классифицируют жизнь. Дома с самого детства разговаривала на узбекском, но училась в русской школе, а затем получала образование на английском. Интеллектуальная жизнь была связана с русским, затем – с английским. Сегодня я продолжаю говорить с родителями и детьми только на узбекском, потому что он занимает самую глубокую роль в моей жизни и в творчестве. 

В проектах я использую только узбекский или таджикский, казахский, кыргызский, каракалпакский, если они посвящены Центральной Азии. Работа «Чилляхона», представленная на Биеннале, содержит звук — мою запись на узбекском языке. Меня очень трогает мысль, что международная аудитория будет слышать узбекский. Мне важно уделять этому особое внимание. Интересно, что при этом языком, соединяющим наш регион, сейчас остается русский, что продиктовано историей и практикой. 

Кадр из фильма «Чилляхона»

Недавно мы работали с социологом и исследователем деколониальных вопросов Роналдо Васкезом над новой книгой от Field Esseys — QQ (qyrq qyz), куда вошла наша совместная беседа. Мы решили издать книгу еще на узбекском, но как мы бы ни старались, было тяжело, некоторые идеи и концепции невозможно перевести, потому что их пока не существует в этом языке.

На самом деле, это большой вопрос — что делать, чтобы в нашем регионе появилась научная среда, говорящая о современном искусстве и деколониальности на родном языке. Думаю, что перед нами, как перед современными художниками, как раз стоит эта миссия — работать с родными языками и обращаться через них к современникам, чтобы определить свое мироощущение в истории.