Аутинг — это публичное разглашение информации о сексуальной ориентации или гендерной идентичности человека без его согласия. По смыслу он противоположен каминг-ауту, о котором мы писали ранее.
Если при совершении каминг-аута человек сам принимает решение заявить о своей ориентации или идентичности, то аутинг же подвергает опасности его репутацию и нередко жизнь, так как нарушает право человека на неприкосновенность личной жизни, данной Декларацией сексуальных прав Всемирной ассоциации сексуального здоровья. В результате аутинга представители ЛГБТИК-сообщества подвергаются большей дискриминации и массовой гомофобии.
Непреднамеренный аутинг может произойти, когда кто-то обнаруживает личную переписку в незакрытой вкладке браузера или мессенджере, фото или видео человека, который не афиширует или скрывает свои отношения. Также аутингом считаются ситуации, при которых человек, знающий об ориентации или идентичности персоны, делится этой информацией «по секрету» без его воли. Если вам стало известно об ориентации или идентичности человека не от него самого или же человека, который еще совершил каминг-аут, то не стоит распространять информацию другим и нарушать право неприкосновенности личной жизни.
Преднамеренный аутинг происходит, когда лицо или группа людей сознательно раскрывают сексуальную ориентацию человека. Чаще они мотивированы дискредитацией личности, находящейся в среде, нетерпимой к представителям ЛГБТИК-сообщества.
Раньше такую практику применяли ЛГБТ-активисты, чтобы повысить видимость сообщества и разоблачить политиков-гомосексуалов, которые продвигали дискриминационные по отношению к ЛГБТ законы.
В начале ХХ века об ориентации нескольких заметных немецких политиков рассказал журналист и один из первых борцов за права гомосексуалов и мужчин-бисексуалов Адольф Бранд. Среди них был канцлер Бернхард фон Бюлов, который, по словам Бранда, состоял в отношениях со своим секретарем. Бранд сделал большой аутинг, чтобы добиться декриминализации гомосексуальности в стране.
К 50-м годам среди западных таблоидов появилась тенденция массовых аутингов. Они принялись разоблачать знаменитостей ради провокационных заголовков. Основным изданием, проводившим широкий аутинг в прессе считается журнал Confidential, который выпускал материалы о личной жизни ряда политиков и знаменитостей.
Вскоре после протестов 60-х годов в США и новой волны борьбы за права ЛГБТ информация о гомосексуальности известных людей приняла в политический контекст. Концепт аутинга для политиков, имевших отношение к принятию дискриминационных законов, стала популярна. Теперь таблоиды стали не просто шантажировать и разоблачать известных людей, но и начали целенаправленно принимать на работу колумнистов-гомосексуалов, которые боролись за права меньшинств и зарабатывали своими резонансными материалами.
Вначале 2000-х аутингом знаменитостей активно занимался блогер Марио Армандо Лавандейра, известный под псевдонимом Перес Хилтон. Под его давлением каминг-аут сделали певец Лэнс Басс и актер Нил Патрик Харрис, ставший позже видным ЛГБТ-активистом. Также Хилтон призывал к каминг-ауту актеров Кевина Спейси и Джоди Фостер. После прокатившейся волны самоубийств подростков-гомосексуалов в США блогер публично раскаялся в своих действиях в эфире телешоу Ellen.
Среди знаменитостей, сообщивших о своих отношениях в результате аутинга, была и сама Эллен Дедженерес и телеведущая Рози О’Доннелл. Об их ориентации рассказал Мишель Мусто — колумнист газеты The Village Voice и открытый гей. Его целью было сделать ЛГБТ-повестку более видимой и приемлемой для гетеросексуальных людей.
Аслан и Данияр, 23 и 25 лет
Данияр: С самого начала мы скрывали наши отношения — знали только близкие друзья, но и их мы тоже просили никому не говорить. Мы оба из классических консервативных семей, где разговоры об ЛГБТ сопровождаются большой долей гомофобии, поэтому если и планировали делать каминг-аут, то после окончательного переезда и обретения финансовой и какой-то моральной независимости.
Два года назад, когда в России началась история с «Пилой», мы не придавали этому большого значения, читали новости, но не думали, что это может коснуться нас. Примерно в это время нам стали приходить анонимные сообщения с угрозами разоблачить и расправиться с нами, еще было много полемики о «чистоте казахской нации» и «мусульмане таких, как вы должны сжигать». Первое время я кидал их в блок и просто игнорировал, но когда стало ясно, что им известны контакты наших родных, было по-настоящему страшно. Не за себя, а за родных.
Аслан: Мы, кстати, до сих пор не знаем, связаны ли эти анонимы с конкретно той гомофобной организацией, да и не хотим знать, скорее всего это были какие-то самопровозглашенные уравнители, вдохновившиеся примером. Но повестка в социальных сетях так сгущала атмосферу, что мы стали реже проводить время в общественных местах и выезжать куда-то, кроме работы. Но и это не помогло. Им как-то удалось заснять нас вместе, до сих пор страшно подумать как. Узнали мы это от родителей, которым пришло сообщение в WhatsApp. Тут все и началось.
Д: Мне позвонил отец, сказал, что мама бьется в истерике. У меня перехватило дыхание и все, что я выдавил было: «А ты?». Он бросил трубку.
А: С моими все было намного хуже, мне никто не позвонил, мне пришло сообщение от мамы: «Ты нам больше не сын».
Д: Следущая неделя была сущим адом. Мы пытались связаться с родителями Аслана, но наши номера были у них заблокированы. В итоге нам помогла его младшая сестра, которая специально прилетела из другого города, чтобы поговорить с родителями. Ей, к слову, тоже пришла злополучная «рассылка» — она была первой из членов семьи, кто нас поддержал.
А: Да, она каким-то чудом устроила нам встречу с родителями. Никогда я не переживал настолько сильно. Помню, как поднимался по лестнице к квартире родителей. Меня встретила сестра, и мой взгляд упал на сумку у двери с некоторыми моими вещами, которые хранились у них. Тут я думал уже развернуться и уйти, она потянула меня назад и сказала: «Они ждут, если ты уйдешь сейчас, придется сделать это навсегда».
Мы сели на кухне друг напротив друга, тишина давила, было даже слышно, как кто-то дышит. Я собрался с силами и хотел начать разговор, но меня перебил отец и спросил, как эти фото вообще попали к ним. Он думал, что это разослал мой парень, чтобы пошутить или шантажировать моих родителей. В итоге я рассказал все с самого начала: как мне стали приходить угрозы, почему я редко стал куда-то ходить и почему не хотел говорить сам. Тут в лице начала меняться мама, она спросила, как долго это продолжалось, я сказал, что полгода. Начался плач. Я успокаивал ее — это был первый раз, когда она дала к себе прикоснуться.
К концу разговора я рассказал и нашу историю с самого начала: как мы познакомились, как проводим время вместе и что вообще планируем делать в будущем, включая семью и детей. Проговорил я, наверное, часа два, не останавливаясь: репетировал эту речь очень долго. Слушали меня молча, а в самом конце мама посмотрела на папу и сказала: «Ну что, получается нам не ждать внуков?». Тут уже рыдал я.
Д: Да, когда он мне рассказал, я тоже растрогался. С моими родителями было, конечно, полегче. У меня интернациональная семья, и им в свое время тоже пришлось пройти через запреты и непринятия, конечно, не как у нас, но что такое любить вопреки они знали. Может, это как-то помогло. Им тоже понадобилось время: поплакали чуток, но в итоге приняли и даже попросили познакомить их с Асланом.
А: Потом через некоторое время мы решили познакомить друг с другом родителей. Как раз я ушел из офиса во фриланс, к тому времени мы стали жить вместе на съемной квартире уже несколько месяцев и подумали, что пора. Мы долго готовились, советовались с обеими сторонами, даже меню согласовывали, хотели, чтобы все прошло гладко. В итоге, как мы шутим, нас «благословили». Родители делились своими мыслями и переживаниями, но больше своими пожеланиями и планами на будущее.
Д: Больше всех меня поразил папа Аслана, когда он поднимал тост, а он еще литературовед, сказал:
«Я долго думал, что сказать и главное — как принять. Признаюсь, мне, как отцу, строившему свою картину мира для своих детей, было сложно от этих иллюзий отказываться, но также, как отцу, желающему своим детям исключительно счастья, я рад, что это счастье он обрел. И в нашей семье, хоть это было долго и непросто, и в своей — будущей, уже настоящей».
А: Мне были важны его слова. Нам очень повезло, что наши семьи смогли пройти путь от изгнания из дома до совместных ужинов — мы им очень за это благодарны. Они проделали огромную работу над собой. Может, они стали по-другому смотреть на мир, когда поняли, через что приходится проходить однополым парам в нашем обществе и стране.
Хороших аутингов не бывает. Мы до сих пор не знаем, кто слил те фото, и быть им благодарными за то, что у нас в итоге все так сложилось, тоже не можем.
Я, например, долго отпускал эту ситуацию, потому что представлял себе каминг-аут, пусть болезненный, но мой, когда говорю я и открываюсь родным я. Но случилось то, что случилось.
Д: Еще нас очень поддержали наши друзья, которые были с нами еще на заре наших отношений. Ну, и мы были друг у друга, в какой-то степени вся эта ситуация укрепила наши отношения. Нам повезло, что аутинг не коснулся нашей работы, а мы оба работаем в корпоративной сфере. Мы поддерживаем тех, кто сталкивается с такими угрозами и нарушением личных границ, но мы ни разу не активисты, мы не идем на баррикады. Просто хотим иметь право на счастье.
Людям все равно, кого ты любишь, их задевает то, что ты вообще любишь, что ты даешь себе и другому человеку эту свободу. А в нашем гомофобном обществе, к сожалению, это привилегия.
Получай актуальные подборки новостей, узнавай о самом интересном в Steppe (без спама, обещаем 😉)
(без спама, обещаем 😉)
