Где ты, M.I.A.: путь артистки от деконструкции образ мигранта до сэлфи с элитами

Мне было 20 лет, когда я впервые услышала песню Bad Girls певицы M.I.A. Это был 2012 год, я училась в Нью-Йорке, носила кожаную куртку, ходила на пары через Манхэттен и чувствовала, что мир открыт. Нью-Йорк стал для меня не просто городом возможностей, а местом, где я впервые задумалась о неравенстве и противостоянии ему.

Я ходила на митинги движения Occupy Wall Street, кампании против социального и экономического неравенства, банковской власти и корпоративной жадности. Видела людей, которые неделями жили в палатках на холодных улицах, на фоне ярких витрин с рекламой жизни, которая была для них недоступна. Все это выбивало из колеи: резкий контраст между обещаниями системы и реальностью большинства. И тогда я начала понимать, что система — это весь капиталистический мир: структура, в которой богатство и власть сосредоточены у немногих, а большинство вынуждено выживать, подстраиваться, бороться за базовые права.

Именно тогда я наткнулась на клип M.I.A., где она ехала боком на капоте арабского седана, вокруг девочки в хиджабах, дрифт, сигареты и средний палец в сторону всех, кто не верит в свободу. Песня звучала как манифест: Live fast, die young, bad girls do it well. Это было больше, чем про стиль, это было про право женщины из стран глобального юга (Саудовская Аравия, Иран, Афганистан, Йемен, Сомали), из регионов, исторически подвергавшихся колонизации и до сих пор сталкивающихся с экономическим неравенством, жить дерзко, громко, опасно.

В клипе, снятом в Марокко, прозвучала фраза на арабском  قيادة قيادة, что означает «води, води»  — отсылка к борьбе женщин в Саудовской Аравии за право управлять автомобилем. В 2012 году женщины еще не получили это право, и им грозили аресты за вождение. Эта деталь была вызовом запрету, M.I.A. как бы говорила: если вас не пускают за руль, садитесь на крышу и ведите колонну. Ее эстетика не была нейтральной, она была боевой, символической, на грани вызова и провокации. M.I.A. не просто вдохновляла, она заставляла задуматься. Ее песни были приглашением посмотреть шире: а как живет остальной мир? Почему кто-то рождается в беженском лагере, а кто-то с биржей под подушкой?

Bad Girls — это не просто бэнгер, это эстетика постколониального бунта. Авторка трека M.I.A. — дочь участника тамильского сопротивления на Шри-Ланке, беженка, ставшая голосом диаспоры, окраины, непредставленного. Ее музыка — это не про форму, как у большинства артистов сегодня, а про позицию. Это антиимперский хип-хоп, инфицированный звуками войны, миграции, гнева и выживания.

Трек Paper Planes вышел ещё раньше, в 2007, и стал вирусным задолго до TikTok. За игривой мелодией, за выстрелами и звуками кассы пряталось нечто куда более острое. Слова All I wanna do is bang bang bang bang and ka-ching! and take your money звучали как сатира и обвинение. Это была ирония над тем, как Запад видит мигрантов: как опасность, угрозу, криминал. Майя издевалась над этим стереотипом и одновременно показывала его силу: если система упорно видит в тебе «террориста», значит, она настолько репрессивна, что любое несогласие кажется ей угрозой.

Она не делала музыку, чтобы нравиться. Она делала её, чтобы бить в лицо. В её альбоме “Arular” (2005) — отсылки к тамильским тиграм, к партизанским движениям, к уличной политике. В “Kala” (2007) — фрагменты из индийского кино, африканских битов, звуков протестов. В MAYA (2010) — уже цифровой активизм, слом систем, кибервойна.

И поэтому так больно смотреть на то, кем она стала. Недавние фото с Diplo, продюсером, которого не раз обвиняли в расизме, мизогинии и использовании положения для манипуляций с молодыми артистками, выглядят как разрыв с её прежними убеждениями. А поддержка SpaceX, компании, которая сталкивалась с критикой за антирабочую политику, пренебрежение условиями труда и участие в военных контрактах, подчёркивает эту перемену. SpaceX — это символ технократического капитализма: слияния больших технологий, интересов элит и эксплуатации.

С точки зрения политической и культурной критики, ее раннее творчество — это сопротивление логике потребления и воспроизводства статус-кво: она деконструировала образ мигранта, критиковала империю, вмешивалась в глобальные механизмы распространения власти и смысла. Но сегодня она все больше вписывается в логику культурного капитала: ассимиляция, респектабельность, селфи с элитой. Это путь многих: от Rage Against the Machine до Канье Уэста. Музыка против системы превращается в саундтрек для рекламных кампаний самой системы.

Но есть и другие примеры. Ромен Гаврас, режиссер, снимавший для неё легендарный клип Born Free, так и остался на передовой визуального радикализма. Он снимает про бунт, ярость, про невозможность компромисса. Или тот же Boots Riley, фронтмен The Coup и автор Sorry to Bother You, человек, не продавший ни строчки и не сменивший повестку.

Понимаю, что не каждый выдерживает путь до конца. Быть верным себе очень трудно. Поэтому тех, кто остается последовательным, немного. Но если мы хотим видеть примеры, за которыми не стыдно идти, нужно говорить не только о музыке, но и о выборе. И помнить, что сопротивление — это не момент, а позиция, которую нужно удерживать.