Медицинскую Академию Аскар Рымбекович Баймагамбетов окончил в 2007 году по специальности врач-педиатр. Работая в столице, с командой специалистов внедрил первый в Казахстане скрининг молочной железы, который делается за один день. Сейчас он заведует клиникой New Life Medical и изучает английский язык.
Аскар рассказал о том, как из санитара он вырос до главного врача и что привело его к маммологии.
Сейчас мне 35 лет. В Медицинской академии обучался по государственному гранту с 2001 по 2007. После прошел интернатуру по своей же специальности. На педиатрический факультет поступал осознанно. С 13 лет воспитывал свою младшую сестренку, так как родители все время работали. Именно тогда и появилась особенная любовь к детям. Сначала я планировал стать военным, но материнское сердце решило, что лучше врачом.
За два месяца я успел подготовиться, сдать экзамены и начать обучение. Уже на третьем курсе женился и параллельно работал санитаром в судмедэкспертизе. После университета я очень хотел стать детским анестезиологом-реаниматологом, но для этого нужно было проходить переподготовку. У меня на тот момент было два варианта: учиться самому или переучиваться за счет организации, куда примут на работу.
Абсолютно случайно, находясь у себя в Семипалатинске, по бегущей строке местного телеканала увидел, что в центральную районную больницу Бородулихинского района требуется детский анестезиолог-реаниматолог. Они как раз были готовы отправить на переподготовку по данной специальности. Тогда у нас с супругой был один ребенок. Решили, что нужно попробовать.
На собеседовании объяснили, что на сегодняшний день есть отделение общей реанимации, но нет отделения для оказания детской реанимационной помощи. Донесли, что я должен не только пройти переподготовку, но и сделать так, чтобы отделение выполняло все необходимые лечебные процедуры именно для деток. Я согласился.
Первый месяц я проработал там участковым педиатром, а с первого сентября меня отправили на четырехмесячный цикл учебы в Алматы. 31 декабря учеба закончилась, и уже 1 января 2009 года я приехал в нашу больницу в качестве детского анестезиолога-реаниматолога.
С 2009 года начал воплощать те планы, которые были поставлены главным врачом: начали организовывать детскую реанимационную службу.
Основные сложности были из-за отсутствия оборудования для детей, все было для взрослых людей — большие аппараты, огромные катетеры, иглы и т.п.
Если поступал тяжелый ребенок, мало того, что не было подходящего инструмента, зачастую еще и требовалось транспортировать ребенка в город. Тогда у нас были уазики-таблетки, и транспортировка длилась почти полтора часа. Перевозить ребенка в таком состоянии по такой дороге и так долго — огромный риск!
На тот момент в больнице был достаточно высокий показатель смертности, и многие осложнения возникали в период транспортировки детей. Мы с педиатрами решили, что это нужно исправлять.
Первое, что смогли сделать своими силами — переделали некоторые взрослые аппараты под детские, то есть адаптировали. Например, нужно было сделать носовую канюлю для подачи кислорода ребенку. Мы делали их сами из обычных систем: вырезали, собирали, склеивали, где-то заматывали различными подручными материалами.
Допустим, нужно было проводить операцию ребенку, которого требовалось переводить на искусственную вентиляцию легких. Мы умудрялись снижать до минимума объем вентилируемого аппарата для взрослых под объем легких ребенка. Насколько могли, мы все переделывали под детей.
Так начали оказывать помощь и недоношенным детям, потому что наш роддом функционировал очень активно. А среди сельских женщин много тех, кто работает на фермах. Очень часто у них случались ранние роды из-за большой физической нагрузки и отсутствия должного внимания к своему здоровью.
У нас получалось выхаживать детей, весивших 900 грамм. Это было прорывным событием для сельской местности.
Закончив обучение в Алматы, привез в больницу специальные пупочные катетеры как образец, чтобы наша администрация могла закупить такие вещи. Понятно, что все это закупается долго. И какое-то время катетеры, привезенные мной, нас спасали.
Когда рождается недоношенный ребенок, его нужно как-то кормить, ведь сам он питаться не может. Поэтому мы устанавливали ему тот самый алматинский пупочный катетер через пупочную вену. Это считается малоинвазивной операцией, которая проводится в стерильных условиях, где нужно учитывать очень много аспектов: соблюсти глубину, не попасть в артерию, остановить кровь, вовремя все перевязать. Достаточно сложная операция. Раньше такие операции в районах не проводили — считалось, что это уровень области и города.
А нам некуда было деваться, и энтузиазма было очень много. Мы не думали, что нас кто-то осудит, а просто делали.
Есть такая поговорка: «Самый лучший доктор первые пять лет ничего не знает, но за все берется». Ты не думаешь о плохих последствиях в отношении себя, ты думаешь о том, как помочь.
Я лучше будут спать, зная, что сделал все, что мог и все, что не мог, чем буду спать и думать: «Вот хорошо, что я не взялся, а то бы меня посадили».
У меня были маленькие дети. Каждого своего пациента-ребенка я сравнивал со своими детьми. Задавался вопросом, решился бы я сделать подобное, если на этом месте был мой ребенок. А ответ всегда был «Да».
Мы все делали вместе: был ряд педиатров, с кем подписывали документы, что «консилиумом решено провести такую-то манипуляцию ребенку» и тому подобное. Невозможно было объяснять родителям или матери о том, что у нас нет каких-то там инструментов и мы не имеем права оперировать, так что ребенок умрет. Это неправильно, с моей точки зрения.
У нас ни разу не было летальных исходов, связанных с осложнениями.
Осложнения были и у меня. Случалось, что я по сорок дней жил в больнице, потому что одного тяжелого ребенка больше некому было оставить. Все время ночевал с ним, ведь ночью происходят самые серьезные осложнения.
Здесь был момент романтики: ты молод и болеешь тем, что ты делаешь, тебя никто не знает, а сам ты даже не смотришь на зарплату.
Постоянно приходилось работать с экстренными случаями. Например, во время экстренных родов женскую жизнь ставят на первое место, а ребенка — после. Если стоит вопрос о том, кого спасать, предпочтение отдают женщине.
Нам всегда доставалось самое сложное: когда женщина в достаточно тяжелом состоянии, бригада, принимающая роды, не смотрит на ребенка и начинают вводить внутривенно этой женщине все подряд, от сильнейших лекарств до наркоза. Кровоток у ребенка и матери единый, и когда нам достают ребенка, то дают плод, уже напичканный этими серьезными препаратами. Тут нам нужно понимать, что ему вводили и какие антидоты нужно использовать.
Через три года мой учитель ушел на пенсию, и я стал заведующим отделения. После меня пришло двенадцать врачей, которые только окончили медицинскую академию. Команда была очень сильная. Врачи росли очень быстро. В деревнях это происходит всегда, потому что нет профессоров или тех, кто тебя «подстрахует». Есть пациент, есть ты. Фамилия везде будет фигурировать твоя. Насколько твоих знаний сейчас достаточно, настолько ты и будешь лечить. Поэтому с опережением всегда стараешься вычитать что-то новое.
Кто отказывается ехать в деревни, тот не всегда понимает, как много возможностей упускает в плане клинического роста. Там хирургу дадут любую операцию, и он будет делать ее на высшем уровне, потому что другого хирурга нет. В моем случае ребята-хирурги очень быстро росли: начинали с аппендицита и уже через год занимались серьезными операциями.
Я тогда по совместительству возглавил отдел охраны защиты материнства и детства района. Был заместителем главного врача. Представьте население в сорок тысяч человек, из них четырнадцать тысяч — дети. Ты должен знать про этих детей все, а они разбросаны по девятнадцати селам. В каждом есть свой педиатр, а где-то просто фельдшер.
Ознакомился с общественным здравоохранением и менеджментом. Это когда ты не лечишь, но принимаешь решения, влияющие на улучшение педиатрической службы. Где-то убираешь лишние препоны, лишнюю бюрократию, ускоряешь процесс перевода ребенка. Мы тогда полностью перекроили детскую службу.
Я уже отработал в районе 8 лет, а в 2015 году передал службу своему ученику. Там уже настала зона комфорта и надо было что-то менять, расти. Решили в Астану.
Я устроился в отделение реанимации первой городской больницы. Специально выбрал эту больницу, потому что там занимались пересадками печени, почек, нейрохирургическими и другими сложнейшими операциями. Хотел получить больше знаний именно в этом спектре, так как все еще болел анестезиологией.
Мне сразу сказали, что два месяца нужно посидеть в палате, потом уже разрешат проводить наркозы. Я согласился. Однако, получилось так, что заболел один из анестезиологов и оголилось целое отделение комбустиологии, ожоговое. Людям нужно было проводить наркозы, а врача не было. Так меня и перевели намного раньше, чем обещали. Опыт был большой, и они чувствовали, что могут положиться.
Есть такая поговорка: «Хирург отвечает за рану, а анестезиолог — за жизнь». Хирурга заботит то, что он сейчас удалит и как он это все зашьет. Анестезиолог же думает, как убрать сознание пациента, убрать боль пациента, но при этом сохранить сердечно-сосудистую систему, газообмен, уберечь пациента от всплеска артериального давления, от возможных аллергических реакций, чтобы выдержало сердце пациента.
Нужно выстраивать дозированную тактику введения этих тяжелых препаратов, газов, наркотиков, обезболивающих и при этом сохранить функции организма. 80% пациентов имеют свои хронические заболевания. А ведь наша вторая задача — разбудить пациента.
Большинство операций — это экстренные случаи, когда пациент даже не обследован. Врач идет наполовину вслепую, наполовину по опыту и быстро определяет все, лишь посмотрев на пациента.
Будучи реаниматологом в столичной больнице, работал по 360 рабочих часов в месяц. Тогда я получил свою первую зарплату в районе 120 000 тенге. Это была мизерная зарплата, которую от Астаны я не ожидал. Но у меня был просто замечательный коллектив, где люди работали из-за любви к профессии.
Всегда говорю, что удовольствие от спасения чьей-то жизни не сравнить ни с чем. Ты видишь, что пациент не выживет без твоей помощи, или на 90% уверен, что не выживет несмотря на твою помощь, а он выживает. Тогда ощущения невероятные. И эти чувства не дают уходить из медицины.
Мы с супругой понимали, что сколько бы дежурств я не брал, много я не заработаю. Дома проводил, в среднем, десять вечеров в месяц. Тогда у меня уже было трое детей — прокормить семью на 120 тысяч тенге очень сложно. А с пациентов брать деньги я так и не научился.
И это огромное заблуждение говорить, что все врачи берут деньги с пациентов. Хотя это может звучать смешно, но обычное человеческое спасибо или принесенная банка салата намного ценней каких-то денег, которые тебе пытаются положить в карман.
Я начал что-то придумывать, сделал резюме и начал рассылать. В лаборатории «Олимп» работал мой сокурсник. От него я узнал, что их лаборатория начала развивать медицинские услуги. Мне предложили пройти три этапа на конкурсной основе на вакансию директора. Прошел первый и второй. Последним заданием было презентовать, как мы видим развитие маммологического центра, который занимается проблемами рака молочной железы.
Я собрал всевозможную информацию в интернете, получилась почти докторская. Меня взяли на испытательный срок на должность директора филиала Olymp Medical Group в Астане. Зарплата там сразу увеличилась почти в три раза. Но внутренняя разница ощущений была колоссальная.
Был Вьетнамский синдром, при котором, человек приходит с войны и не может спокойно усидеть. Вот и у меня чувство было, как будто я продал душу за деньги. Очень был подавлен. Полгода только адаптировался.
В клинике были очень хорошие маммологи и мы решили развиваться больше в этом направлении. Рак молочной железы на первом месте в мире по распространенности. Решили, что надо сделать то, что в Казахстане еще не делают. Лечить мы точно не можем, но можем диагностировать. У нас есть лаборатория, осталось добавить инструментальные методы.
Подумали, купим мы цифровые маммографы, будем участвовать в скрининге женщин, которым государство выделило квоты. У нас есть УЗИ, будем делать пункции под контролем УЗИ. Но так бы мы не особо отличались от других клиник.
Как-то на переговорах с поставщиками этих аппаратов, они посоветовали съездить в Париж и посетить клинику Густава Русси, где подобный скрининг рака молочной железы делают всего за один день.
Мы подумали: «Да ну, какой один день!?». У нас как минимум полгода обследуют, а женщины 6-9 месяцев ждут, пока им диагноз поставят. В основном, это из-за бюрократических проволочек.
Мы согласились съездить и посмотреть, как за один день можно провести диагностику рака молочной железы.
Мы приехали, а у них большой онкологический центр, многоэтажный. Внутри одно из небольших отделений — сама маммология. Все очень скромно. Находясь внутри, даже не скажешь, что это Франция.
Работало это так: парамедики обзванивали пациентов, которых нужно обследовать, предупреждали их, что те должны провести в клинике до десяти часов, чтобы они никуда не спешили. В отделении был большой холл, где ожидали женщины и кабинеты, куда координаторы-медсестры их провожали. Женщина заходила на прием к врачу, тот проводил осмотр, назначал УЗИ, координатор отводил её на УЗИ. В это время доктор принимал другого пациента. Если после УЗИ находили образование, то пациентку направляли на цифровую маммографию. Если что-то находили там, отправляли на томосинтез. Томосинтез молочной железы — это как МРТ. Там практически невозможно ничего прозевать. В случаях, когда находили какой-то узелок или образование, отводили пациентку в кабинет биопсии, где брали кусочек ткани и относили в лабораторию. Уже в лаборатории выясняли, есть ли клетки рака.
Вот так за один день, очень быстро. В холле у них был небольшой киоск, как на автовокзале. Можно было выпить кофе, кто-то коротал время в телефоне, а кто-то смотрел телевизор. Никто не нервничал, все ждали своей очереди.
Нам это понравилось, и для себя мы уже представили что, где и как будет у нас.
Еще до отъезда мы арендовали бывшую гостиницу. Наша задача была — переделать её под маммологический центр. Мы обустроили всё в рекордно короткие сроки. В июне приехали из Парижа, в феврале семнадцатого уже запустились в столице.
Оборудование закупалось по гранту от фонда «Даму». Через них мы брали очень большой кредит, закладывали недвижимость. Но там наш проект выиграл конкурс, и нам субсидировали большой процент.
Мы потихоньку внедряли нашу схему, но не все шло так просто. Во-первых, женщины не понимали, зачем столько исследований и думали, что мы хотим с них взять побольше денег. Такой разный менталитет у наших людей. Хотя если сравнивать наши цены с той же Москвой, то разница была колоссальная. Мы продавали свои услуги по такой смешной цене, что иногда думали, мол, да зачем все это. На УЗИ можно было больше заработать. Но душа требовала.
Мы решили проводить скрининг, который женщины проходят ежегодно в поликлиниках по месту прикрепления. Наделали коммерческих предложений: оплата за скрининг установлена государством и выше цену не поставишь, а от нее мы получали смешные деньги.
Больше всего хотелось, чтобы женщины просто узнали что у нас за центр. Я начал ездить по всем нашим поликлиникам, частным центрам и знакомиться с руководителями. Не знаю почему, но 90% отказывались сотрудничать. Может быть у нас менталитет такой, что если тебя о чем-то просят, то ты ищешь какой-то подвох. А обследование ведь бесплатное, платит государство. Проходит полгода, а у нас по скринингу никого нет. Никто не отправляет женщин.
Я еще раз посидел, подумал и мне пришла в голову мысль, что с Ильинки женщинам весьма удобно ехать в наш центр. Поехал в Целиноградский район, в Малиновку. После разговора с главным врачом, они согласились отправить всех своих пять тысяч женщин к нам. И я поехал довольный в офис, пациентки нашлись — весь Целиноградский район.
Тут мы столкнулись с проблемой внутренней логистики, потому что не думали, что дадут столько женщин. То есть привозили по сорок пациенток, все они заходили в Центр, а были ведь и «ВИП» клиенты, которые пришли за деньги и не считают, что должны там в стороне сидеть. И нам было достаточно трудно отработать логистику. Но проблему потихоньку решили. Распределили женщин по двум этажам. Летом часть пациенток ожидали в автобусе, часть заходили, и так менялись.
Самое интересное было в июне, когда все поликлиники начали нас искать и предлагать своих пациентов, а то у них, например, маммограф сломался. А мы им: «Ну ребят, у нас забито все, потому что весь Целиноградский район согласился». Казалось бы, те, на кого мы не думали, согласились. С другой стороны, мне было вдвойне приятно, что мы оказывали помощь сельской местности, о которой никто особо и не думал.
Обследовали женщин в течение дня. К сожалению, выявляли рак молочной железы, но были и хорошие моменты, когда выявляли на первой стадии.
Один случай запомнился очень хорошо. Пришел молодой врач на какое-то собеседование с супругой. А жене был 31 год, только недавно родила. Рассказали про наш центр, а они попросили пройти у нас УЗИ. Его жене сделали УЗИ молочной железы, просто показывали возможности клиники. Ему понравилось, как мы все это придумали с нашей схемой. А жену вообще ничего не беспокоило. Смотрим на УЗИ, а у нее образование. Решили сделать маммографию. Если подтвердится, тогда и томосинтез и биопсию пройдем. Они, конечно, согласились. После маммографии и биопсии, все подтверждается, и надо делать пункцию. Взяли клеточный анализ, а у нее рак первой стадии. Представляете? Молодая женщина, её ничего не беспокоило — просто судьба. Так наш диалог перешел в диагностику.
Сейчас, конечно, у нас много клиентов.
Я проработал там три года. Открыли еще один центр, который занимался диагностикой рака желудка и кишечника. Был один маленький, мы сделали три больших центра. Всеми проектами я заведовал, и в таком нелегком ритме: за три года выходные — по одному воскресенью в неделю. За это время накопилась и физическая, но больше психо-эмоциональная усталость. Я решил отдохнуть, и написал заявление на увольнение.
С июля по декабрь я был безработным. С супругой занимались своими делами, я отдыхал, разгружался, очищал мозги, взвешивал, что дальше делать. Надо ли опять куда-то идти или лучше свое что-то открыть? Было много идей, думал, может новое что-то попробовать. Может в реанимацию вернуться, но я уже отболел этим.
Жена тогда увидела объявление на сайте, что требуется главный врач в такой-то центр. Отправил резюме, и ребята позвали к себе. Центр был большой, все есть. Меня и в другие центры приглашали, но мне не нравилось, что там все обыденно, везде просто оказание платных услуг. Не было какой-то изюминки.
До этого была мотивация плюс деньги, я думал не о зарплате, а о выполнении какой-то задачи. И тут прошел первое собеседование, второе. Ребята с клиники рассказали, что занимаются лечением ожирения. Я подумал, во-первых, уже интересное и довольно узкое направление. А во-вторых, если рак молочной железы на первом месте, то и эта проблема не менее распространенная — 60% населения страдает ожирением.
У них здесь совершенно другой метод управления. В «Олимпе» или DiVera был метод абсолютно жесткого менеджмента, где за оплошность — голову с плеч, все через приказы. А тут менеджмент доверительный. Здесь со всеми как с семьей.
Так я и втянулся, мы посмотрели на проект, и начали дорабатывать, собирать комплекс. Теперь он включает в себя пять обязательных направлений: диетология, психотерапия, врачебное сопровождение, консервативное лечение обмена веществ, аппаратные методы снижения веса. Этим мы и отличаемся от всех подобных клиник и косметологических салонов.
Я был санитаром в морге. И, конечно, знал, что не всегда им буду, но я никогда не делил работу на плохую или хорошую. Выбирал ту, которая нужна мне здесь и сейчас. Зачем сидеть и говорить «Я не буду санитаром, потому что я будущий врач», если тебе надо кормить семью. Главное начать, сделать первый шаг, это все будет полезно в будущем. Вначале я ведь был просто врачом, а потом стал менеджером.
Когда учился и работал в детской реанимации, никогда не боялся выразить свою мысль людям, которые ко мне приходили. Начиная от акима области и заканчивая управленцами здравоохранения. Был такой юношеский максимализм: мне казалось, что я говорю не от себя, а от народа.
Все ведь в нашей голове. Врать не буду, бывает много «стопов», и чем старше становишься, тем их больше. Внутри возникает много сопротивлений: Надо ли это тебе? Может хватит? И в голове крутится какой-то проект, но уже боишься браться.
Вот смотрю на своих друзей, кому тоже по 35 лет, некоторые из них доктора PhD, кто-то проводит операции на головном мозге, на сердце. И я не ставлю себя с ними вровень. Всегда думал, что я где-то внизу. А они мне говорят обратное, мол, я молодец, главный врач. Все относительно.
Я завидую им, что они не ушли из медицины, что делают очень много полезного. Они завидуют мне, что я ушел и могу чуть больше заработать.
Всегда ведь кажется, что на том берегу лучше.
Получай актуальные подборки новостей, узнавай о самом интересном в Steppe (без спама, обещаем 😉)
(без спама, обещаем 😉)
