Интервью с первой женщиной-оператором в Центральной Азии Умидой Ахмедовой

Умида Ахмедова — первая женщина-кинооператор в Центральной Азии, документалистка, автор известных фотопроектов об Узбекистане, лауреат премии имени Вацлава Гавела, которую вручают за инакомыслие в творчестве.

Мы встретились с Умидой Тохтамурадовной в Ташкенте, в пространстве 139 Documentary Center, которое курирует ее сын Тимур Карпов. Цифра 139 в названии галереи напоминает о преследованиях документалистки со стороны правительства Узбекистана — в 2010 году, при президентстве Ислама Каримова, Умида Ахмедова была обвинена по статьям 139 и 140 за «клевету» и «оскорбление» узбекского народа. Международное сообщество художников, фотографов, журналистов и кинематографистов сплотились в защиту документалистки, в результате чего она была освобождена из зала суда. 

В этом материале с Умидой Ахмедовой мы целенаправленно не говорили о задержании и преследованиях, потому что этому посвящено множество интервью. Вместо этого мы постарались остановиться на личности героини, ее семье и этических принципах работы.

---

— Вы часто говорите о родителях, которые поддержали ваш выбор будущей профессии. Расскажите, какими они были? 

Да, я действительно часто вспоминаю детство и посвящаю работы родителям. Семья — любимая тема, потому что доверие родителей к ребенку играет огромную роль для его будущего. Я выросла в обычной узбеко-советской семье: двое родителей, работающий папа и много детей. Папа был участником войны. Они с мамой были настоящими романтиками, пионерами 30-х годов. Они родились в сложное время, но в них всегда была вера в большое и светлое будущее.

Можно сказать, что мои родители — советские интеллигенты. Мама очень любила читать, а папа, несмотря на неоконченное образование, всегда расширял свой кругозор новыми знаниями и делился мыслями с нами. Проблем хватало, но у них всегда была доверчивость, мечтательность, романтизм по отношению к жизни.

Мои родители были добрые, человечные. Они никогда не жалели ничего для людей и отдавали им всё, что у них было. 

Родители Умиды Ахмедовой

Я очень благодарна им за то, что они никогда не упрекали меня в выборе профессии. Наоборот, родители были выше традиционности и понимали важность образования. Мама всегда говорила нам с сестрой, что девушкам нельзя зависеть от своих мужей. Моя старшая сестра с детства любила писать рассказы, поэтому поступила на журналистику, а потом стала литературным переводчиком. Наверное, я тянулась за ней, за знаниями, и поэтому тоже выбрала творчество. Благодаря семье я состоялась как фотограф и оператор. 

— Когда вы поняли, что документалистика — то, чему вы готовы посвятить себя? 

К 23 годам я уже знала, что мне нужно. В это же время поняла, что часто выпускники школ поступают куда-то по велению родителей, потому что не знают, чему хотят посвятить себя. В итоге занимаются тем, что им не интересно, а это ужасно.

Помню, что после окончания школы я сразу замахнулась на Москву, хотела поступить на философский в МГУ. Сумасшедший поступок, учитывая, что тогда с других республик принимали единицы… В Паркенте, родном городе, всегда задавалась вопросом «Неужели я умру, как все, и не оставлю никакой след в истории?». Откуда у меня были такие амбиции? Не понимаю, я ведь не рисовала, не пела, не танцевала, но знала, что должна что-то сделать. 

Фотографии из Паркента

В итоге, конечно, не поступила в МГУ, но решила остаться в Москве, чтобы подтянуть русский язык. Затем волею случая оказалась во Владимире с подругой, которая рассказала про Культпросветучилище. Я поступила на отделение кино и фотосъемки. Постепенно начала фотографировать и втянулась. Во Владимире сохранилось много церквей и старых домов. Казалось, что время там будто остановилось. Было немного тоскливо, но понимала, что окончить что-то нужно.

А потом мне приснился сон, будто бы люди с моих фотографий оживают — так в итоге и получилось, потому что я стала оператором. 

Архивное фото 80-х

После окончания Культпросветучилища поступила на «Узкинохронику» в качестве ассистента кинооператора, чтобы получить гарантийное письмо для поступления во ВГИК. Там я и стала первой женщиной-оператором с Центральной Азии. Училась заочно, но старалась как можно дольше оставаться в институте. 

— А когда перешли к авторским проектам?

Я проработала на «Узкинохронике» почти 15 лет. В основном это было время перестройки, когда люди были более свободными и нам не приходилось создавать работы в духе «ура-социализма». После развала советского союза почти не работала, меня спасала семья, муж обеспечивал нас с детьми. 

Было тяжело. Помню, как заплакала однажды перед мужем, а он сказал: «Я знаю, что тебе нужно. Теперь я буду выделять деньги не только для хозяйства, но и отдельно для твоего творчества. Будешь фотографировать то, что хочешь». 

Умида Ахмедова с супругом Олегом Карповым

Получается, что всего пару лет не работала, пока дети были маленькими, а потом перешла к своим авторским проектам и совместным с мужем. С тех пор делаю в творчестве всё то, что мне интересно. Я постоянно учусь новому, но работаю в комфортных условиях. Например, создаю видеоарты с мужем. У нас нет бюджета на фильмы и мало зрителей, но мы делаем то, что умеем и не гонимся за просмотрами.

— Вы работаете с мужем как две полноправные творческие единицы? 

Он режиссер, а я оператор. Нас объединило творчество — познакомились на «Узкинохронике». Я уже работала, а он пришел после армии, потому что очень любил кино. Помню, как Олег подошел ко мне и предложил показать свой фильм для курсовой — с тех пор шутим, что уже на протяжении 36 лет показываем друг другу курсовые работы.

Фото из Маргилана

Олег очень сильный человек, поэтому он никогда не присутствует во время съемок, иначе я начинаю теряться: то камеру криво поставлю, то что-то сделаю не так. А еще, когда на съемке присутствуют несколько человек, то герой становится отстраненным, поэтому люблю работать самостоятельно.

Так что мы остаемся соавторами. Перед началом всё подробно обсуждаем вместе, а потом каждый выполняет свою часть работы. Мне кажется важным то, что у каждого есть своя роль: пусть оператором остается оператором, а режиссер — режиссером. При этом у нас нет конкуренции, просто представляем новый фильм как работу Олега Карпова и Умиды Ахмедовой.

— Ваш сын тоже документалист. Вы хотели, чтобы дети пошли по вашему пути? Что прежде всего вы хотели передать им, оглядываясь на опыт своих родителей?

Я не ставила перед собой цель воспитать из них фотографов. С сыном вышло довольно естественно. Старшая дочь всегда была собранной, ответственной, отличницей. Ей было не интересно творчество, хотя она отлично разбирается в кино и фотографии. Младшая тоже. А вот сын, Тимур, был настоящий разгильдяй. Его учительница постоянно звонила и жаловалась, поэтому я, грубо говоря, привязала его к себе. В подростковом возрасте он снимал как я, а потом нашел себя и начал создавать совершенно другие работы. 

С сыном Тимуром Карповым

Я рада, что мои дети нашли себя. Неважно, где и как — в творчестве или в семье. Мы с Олегом всегда хотели воспитать в них общечеловеческие ценности, чтобы они уважали старших, были честными и человечными, выручали друг друга.

Конечно, я вижу, что они отличаются от поколения моих родителей, которые были готовы отдать всё ради других, но это нормально. Родители жили в советское время, были защищены государством. Неважно, хорошо или плохо, но ведь были защищены. Сейчас же молодым нужно быть прагматичнее и жёстче. Важно не позволять токсичным людям и манипуляторам быть рядом. Это не значит, что не стоит помогать другим. Нет, помогать надо, но ещё нужно защищать себя и беречь свои силы, потому что мир сейчас очень нестабильный.

— Как вы думаете, что характеризует ваши проекты с точки зрения внутренней работы, которая остается невидимой для зрителей? 

Наверное, метод работы. Я не ищу проекты, которые будут удивлять. Не умею работать с грантами, выполнять заказы или заполнять заявки. Я не исследователь, а фотограф, поэтому обычно ограничиваюсь этнографической стороной. Снимаю то, что вижу как свидетель.

Например, серия фотографий о казахах в Узбекистане. Я могла бы задаться вопросами «Что стало с казахскими школами?», «Что происходило с большими аулами, которые потом опустели?», «Почему от огромной верблюжьей фермы в Навоийской области почти ничего не осталось?» и так далее, но мне хотелось просто показать их обычаи, традиции, культуру. То есть, их уклад жизни. 

Я ведь сама родилась в небольшом городе. Жизнь в Паркенте, где люди сумели сохранить обычаи, значительно отличалась от ритма мегаполиса. 

Серия «Хивинские казахи» для Azattyq

А потом, часто говорят, что я изучаю узбекский народ, но это не так. Я не изучаю его, а живу в нем. Как можно относиться к своему народу? Бывает, что злюсь на поведение, плачу от жалости и точно также радуюсь. Еще Некрасов говорил: «Кто живет без гнева и печали, тот не любит отчизны своей».

Мы ведь не пичкаем детей только конфетами и с утра до ночи не хвалим их. Бываем резкими, критичными, когда нужно. То же самое и с родной страной. Я знаю, что никуда не денусь от своего народа. Даже когда европейские страны предлагали мне статус беженки, не хотела никуда уезжать. Да, было много разочарований, но я остаюсь неисправимой оптимисткой. Пытаюсь поменять что-то. Наверное, уже изменила частично сознание сограждан — возможно, это громкие слова, но, думаю, я их заслужила. 

— Мне кажется, что самое страшное последствие авторитаризма — самоцензура. Даже если диктатор умирает, то страх ведь остаётся надолго.

Да, правда. Это ужасно. Даже молодежь сейчас постоянно оглядывается и боится…Мы в поздне-советское время не были такими напуганными, как они сейчас. Мне часто говорят о том, что я очень смелая, но это не так, у меня тоже есть самоцензура. Наверное, она просто другая — переживаю не за себя, а за героев. 

Однажды ко мне подошла знакомая и сказала: «Передали, что мне есть что терять, если буду общаться с тобой, а я ведь не такая смелая, как ты…». Это полная ерунда. Разве просто высказывать мнение — это смелость? Страх — вот самое гадкое и мерзкое чувство, которое передается из поколения в поколение.

Меня до сих пор не приглашают на официальные мероприятия. Я исключена из академии художеств. Даже если помогаю кому-то в организации выставок, прошу, чтобы не упоминали мое имя, иначе у них могут быть проблемы. Страх, который зомбировал людей в советское время, так и не «раззомбировался». У меня был политарт — проект СНАП, где я фотографировалась на фоне Каримовских плакатов с лозунгами, взятых будто с СССР. То же самое происходит сейчас — страх, диссидентство, тлеющее местечко… Конечно, внешне поменялось что-то, но суть осталась той же. 

Кадр из серии СНАП

— Вы сказали, что боитесь не за себя, а за героев. Мне кажется, в журналистике и документалистике это важный этический выбор — быть хорошим профессионалом или хорошим человеком…

Да, есть гениальные документалисты и журналисты, которые раскрывают всё, но я так не могу. Считаю, что нельзя провоцировать героя, потому что можно ему навредить. Поэтому я никогда не провоцирую. Даже если просят задавать острые вопросы, всегда говорю, что герой может обойти их и рассказать о том, что его волнует. 

Серия «Женщины и мужчины: от рассвета до заката», после которой Умида Ахмедова была обвинена в клевете

Когда меня судили за фильм «Бремя девственности», переживала за героев, потому что они манипулировали, говорили, что найдут их…Это настоящая мерзость. Я не скрывала от героев, что снимаю их для фильма, но все равно переживала. А потом, нужно понимать, что перед каждой съемкой между мной и героем возникает доверие, поэтому они уже не чужие. 

— Во всех ваших работах и интервью можно увидеть четкое позиционирование. Как вы думаете, может ли художник не иметь гражданской позиции?

Проблема в том, что у нас всякую чушь называют политикой. Немного покритикуешь, а тебе уже кричат, чтобы ты не занимался политикой. Например, как теперь себя чувствуют фотографы, художники, которые работали с диктаторами? 

Художник не может не иметь гражданскую позицию. Он не может называть себя художником, просыпаться и говорить весь день, как прекрасно, что солнце светит, а цветочки растут. Пусть тогда называет себя блаженным, а не художником. В моем возрасте уже неинтересно наблюдать за теми, у кого нет гражданской позиции. Художник — это зеркало общества. У него должна быть боль, интуиция, сатира.