Казашка, живущая в Канаде: «Сниматься ню – не значит спать с фотографом». 18+

Я всегда хотела быть моделью или актрисой; наверное, любая девочка об этом мечтает. Мне говорили: «Молли, ты такая худая, такая высокая! Вот вырастешь — станешь моделью».

Мне, тогда еще ребенку, казалось это простым: вот тебя поснимали и бац, ты клевая и все тебя любят. Кто же знал, что придется столько работать.

В работе с агентством ты всегда должна выглядеть, как на фото: например, синие волосы всегда идеально-синие, без заметных корней. Если у тебя нет агента, ты сама себя продвигаешь: строишь маркетинговую стратегию, обновляешь портфолио, договариваешься с фотографами, общаешься с правильными людьми и ходишь в правильные места. Ты – продукт, который сама и продаешь. Нужно уметь делать себе макияж, укладывать волосы, придумывать идею фотосессии, иметь кучу подходящих нарядов.

Умение позировать приходит с практикой. Я сама неоднократно снимала подруг, все они ведут себя одинаково: встают в одну позу, ждут, когда щелкнет затвор, и говорят: «А теперь что?». Люди ожидают, что фотограф за них сделает всю работу. Поэтому я начала серию автопортретов Self-Study, чтобы посмотреть на себя со стороны, понять, как выгляжу с того или иного угла. Когда меня снимают, я понятия не имею, что происходит – здесь же полностью контролирую процесс.

НОВОЕ МЕСТО

Впервые в Канаду я приехала в 15 лет на языковые курсы. Будучи бисексуалкой, я попала на гей-парад и решила, что это ужасно круто. Каждый день я гуляла по городу и чувствовала себя дома, потому что могла быть собой и всем было плевать.

В Канаде можно быть кем угодно до тех пор, пока ты не причиняешь никому вреда.

В 2013 году я вернулась в Канаду учиться в колледже Seneca. Сначала была на программе журналистики, после перевелась на международный бизнес – так было легче получить диплом и рабочую визу. Родители оплачивали обучение и аренду квартиры (800 $), на жизнь получала плюс-минус 1000 $ в месяц. Когда нашла работу, проживание стала оплачивать сама.

Первую татуировку – три розы – я сделала в год приезда. Наши с мамой имена вместе переводятся «цветы девы Марии» – розы, а три я набила, потому что меня воспитывали три женщины: прабабушка, бабушка и мама. После первой тату я поняла, что хочу еще и еще; чтобы оплатить их, я не выходила в город, не ела, не покупала вещи. Для меня всегда в приоритете было отложить триста долларов на тату.

ПЕРВАЯ СЪЕМКА

В апреле 2015 мне написал фотограф Ewan Phelan, которого я давно фолловила в инстаграме, и предложил сняться для его портфолио. Я приехала в Лондон (город в Онтарио) – одна, за несколько километров, к незнакомцу, сниматься голой… Было страшно, но он повел себя очень профессионально, и я ему доверилась. Он меня усадил и стал рассказывать про то, что каждая женщина имеет право чувствовать себя сексуальной, что большинству его клиенток за сорок пять. Он делал будуар-съемки пар – гетеро- и гомосексуальных, фотографировал альтернативных моделей разных комплекций и возрастов, про него писали Huffington Post и Cosmopolitan. Обычно такой фотосет стоит 1200 долларов, мне он не стоил ничего; я получила 75 фото в high resolution, цветные и черно-белые. Снимки были опубликованы в журнале Missy Ink.

В тот раз я узнала, что фотографы никогда не трогают моделей без спроса, даже чтобы волосы с лица убрать, и много других правил.

Всю фотосессию он говорил, как мне встать, выгнуть ли спину, когда отвести плечи назад. На следующий день я не могла ходить, у меня все болело, но благодаря этому опыту я поняла, как вести себя на съемках.

ПРО ТЕЛО

Показывать свое тело мне особо никогда не разрешалось. В семь лет я прошла перед отчимом в футболке и трусах, за это меня побили полотенцем. Потом я сильно поправилась из-за нарушения гормонального фона и старалась даже купальники не носить. Когда я ездила по FLEX в США, мне диагностировали депрессию и eating disorder (расстройство приема пищи). После вернулась в Казахстан, поставила брекеты и целый месяц ничего не ела. Только со временем начала правильно питаться и прислушиваться к себе. 

Когда я постоянно снималась для Self-Study, я исследовала себя в «сыром» виде, без фотошопа. Иногда втягиваешь живот и думаешь, что выглядишь клево, а на самом деле нет. Я оттягивала кожу, фотографировала себя со вздутием (я казалась себе жирной, плакала и отменяла фотосессии, а на снимке было едва заметно). Кажется, у меня было нечто вроде body dysmorphic disorder (дисморфофобия) – я не понимала, как выглядит моё тело. Self-study сделал меня более бодипозитивной по отношению к себе и остальным. Но лайкали меня, конечно, не из-за идеи, а потому что я голая и худая. Мои подписчики делятся на три группы: одни ценят меня, как модель, другим нравятся мои татуировки, а третьим – моя худоба. А ведь бодипозитив заключается не в «я похудею и буду себя любить». Я уже в процессе, когда худела, старалась учить себя: «Сегодня я такая, завтра буду худая или полная, но я все равно буду один и тот же человек, не стану хуже и меня меньше любить не станут». Поняла, что наберу я или сброшу два килограмма – никто кроме меня не заметит. 

Этим летом я вышла замуж, и с тех пор мне не хочется сниматься обнаженной: не то чтобы нельзя, а просто некомфортно. Я больше не получаю удовольствие от того, что кому-то нравлюсь. Раньше это был способ самоутверждения. Вообще встреча с мужем открыла мне глаза: я поняла, что меня могут любить просто так, такой, какая я есть. А ещё приятно, что я понравилась ему до того, как он увидел мой инстаграм.

УЯТ БОЛАДЫ

У меня уже достаточно много татуировок, но я продолжала скрывать их от мамы. В феврале 2016 года решила ей рассказать, потому что я ее люблю и секретов от нее иметь не хочу. Мы созвонились по скайпу, я объяснила, что сделала татуировки не вопреки ей и не назло, а для себя, и что так или иначе я буду забивать всё тело.

Мама бросила трубку, прислала мне три гневных сообщения, и мы с ней не разговаривали шесть месяцев. Бабушка с дедушкой, оказывается, знали уже давно. Сказали: «Мы это не принимаем, но любим тебя все равно».  

Дело не в татуировках и не в фотографиях: родители боятся того, что другие скажут. Опасались, что мои фотографии скажутся на рабочих отношениях мамы, что друзья как-то не так на них посмотрят. Мне кажется, моя семья боится обвинений в том, что они неправильно меня воспитали; но эти люди глупы, если они судят родителей по моей внешности.

ПРО ДЕНЬГИ И ЦЕННОСТИ

У меня было много платных гигов (одноразовая работа по контракту). Самая высокооплачиваемая фотосессия – 300 долларов за 1,5 часа. Самый прикольный гиг – съемки видео для бренда Untitled and Co. Еще была пара реклам. Оплата зависит от типа фотосессии: за ню-съемки я беру под 150 долларов в час, тогда как девочкам в одежде, может, 50 долларов в час платят. Самые крупные суммы я получала на воркшопах для фотографов. Работы там на восемь часов, полчаса перерыв, за всё получаешь 650 долларов. Но портфолио на таком не собрать: туда часто приходят фотографы без опыта, бегают вокруг тебя с камерой часами, а фотографии эти ты, возможно, никогда не увидишь. Когда тебе платят, ты не имеешь прав на снимки.

В последнее время я не особо контактирую со своим агентом: всё, что он мне находит – либо полностью обнаженка, либо об кого-нибудь нужно тереться перед камерой.

В индустрии все платные контракты отходят большегрудым моделям, которых выставляют напоказ зрителям-мужчинам. Мне такое не подходит: если я голая, я не хочу, чтобы меня трогали. Я голая, чтобы смотрели на меня: вот, я красивая, смотри. В музее ты ведь не трогаешь картины?

И если ты на меня смотришь для эстетического удовольствия, это одно, а быть инструментом для возбуждения аудитории не моя работа, извините.

Многие фотографы, у которых под сотню тысяч подписчиков, пользуются своим положением. Один такой практически со всеми готов снимать, но он никогда не отдает фотки, пока ты не переспишь с ним; мне про это уже две девочки говорили. У меня был фотограф, который во время съемки откровенно заявил: «Ох, ты такая горячая, мне нужен перерыв». Я знала, что он меня не тронет, но все равно стало некомфортно и захотелось оттуда поскорее свалить.

В Торонто сейчас очень популярны пластические операции. Конечно, это личное дело и это нормально, но мне грустно, что однажды, наверное, никакого разнообразия не будет. Будет один идеал и много его копий. Если бы я выкладывала еще больше фоток без одежды, сделала бы себе грудь, нарастила ресницы, волосы, уменьшила нос, заострила скулы у хирургов, у меня бы выросло число подписчиков и платных съемок, но это была бы уже не я.

ПРО БУДУЩЕЕ

Иметь полную занятость модели в Торонто нереально. Не вытянешь. Фотографов, которые прилично платят, очень мало: если повезет, найдешь человек десять, но заказывать тебя каждый месяц они не будут. В модельном бизнесе здесь невозможно сделать много денег, если ты альтернативная модель и не работаешь с брендами типа H&M. Ну и если не хочешь, чтобы в кадре была видна твоя вагина, что свойственно фотосессиям Suicide Girls, например.

Я все еще готова работать в модельной индустрии, просто на моих условиях. Помимо этого, я работала в фастфуде, в салоне красоты и в книжном – то есть в сфере обслуживания. В идеале я бы очень хотела продолжать рисовать, быть либо иллюстратором, либо художником, либо татуировщиком. Я люблю рисовать с детства, делаю это каждый день.

ПРО СЛАТШЕЙМИНГ

В детстве у меня были длинные волосы: на меня кричали, мол, отрежут, звали бесстыжей за то, что держу их распущенными. В пятом классе я начала малякаться: красилась тушью в школьном туалете. Моя классная руководительница звонила родителям девочек, говорила им, что я шлюха и сплю со всеми подряд, советовала со мной не общаться – и всё из-за туши, да, якобы я вызывающе выгляжу. Мне рассказала одноклассница, я рассказала маме, мама пошла в школу и устроила хайвай. Потом я делала себе цветные прядки и стала шлюхой уже из-за этого. Однажды меня так обозвала пенсионерка в автобусе из-за синих волос.

Основной поток негативных комментариев я получаю от русскоговорящей аудитории: и по поводу тела, и по поводу шлюховатости.

Только русскоязычные подписчики могут сказать: да ты жирная, да нафига ты надела такие шмотки, да что за уродские татухи. Здесь никогда никто не будет открыто комментировать тебя, твое тело, твои дела.

Возможно, это остатки коммунистического строя: все должны быть одинаковыми и оставаться на одном уровне. Как в анекдоте про Ад без стражи — того, кто пытается вылезти, другие грешники тянут обратно в котел. Традиции традициями, но мы не пытаемся ничего полезного узнать у других культур, и этим сами тянем себя назад. А слатшейминг – комбинация религии и секса, которого нет в СССР. В Казахстане часто думают, что если ты ню-модель – значит, ты спишь с фотографами. Действительно, есть модели, которым не влом отсосать кому-нибудь за фотосет, но это не распространенная практика. Просто нужно быть аккуратной и не связываться с такими кадрами.

ПРО КОЛЛЕКТИВИЗМ, БЕЗОПАСНОСТЬ И ИНФОРМАЦИОННЫЙ ВАКУУМ

У нас коллективизм, мы себя любим относить к группам: семья, работа, школа. Здесь у людей индивидуализм. Они сначала стремятся познать себя, а потом уже уделить время другим.

Я чувствую себя в Торонто безопаснее, чем в Казахстане. Намного. В городе, где численность населения как восьмая часть Казахстана, я не чувствую себя настолько испуганной. Если что-то произойдет, ты обратишься к прохожим, они наверняка помогут. А если публика начнет возмущаться, сработают госорганы. В Казахстане если люди бастуют, никто и пальцем не шевельнет.

В Казахстане есть такая фишка: «Что ты себе вечно придумываешь, да что ты такое можешь, чего не могут другие?». Никто в тебя не верит. Здесь же постоянно транслируется идея, что ты можешь быть кем угодно, только работай, и твои усилия будут вознаграждены.

И это правда, если здесь пашешь, показываешь, что ты трудолюбив и готов учиться – тебе идут навстречу. Чаще всего поддержку в тяжелые времена я получала от незнакомых людей.

Мне кажется, одна из серьезных проблем Казахстана – информационный вакуум. В Шымкенте до сих пор есть люди, которые не знают о контрацепции.

Когда меня с депрессией положили в больницу, моя мама ужасно расстроилась и написала мне огромное письмо: как она во мне разочарована, какой я неблагодарный ребенок. Наших людей не учат тому, что психическое расстройство — это дисбаланс химических составляющих мозга.

Я иногда заглядываю в казахстанские новости и думаю: «Что за жесть». Я не могла бы вернуться в страну, где люди противятся развитию. Один в поле не воин; если бы я выступила с речью о необходимости сексуального образования в школах, мне бы сказали: «Ты извращенка, вали отсюда». Вот я и свалила, чтобы не злить никого, и живу здесь своей тихой жизнью.

Я делаю то, что могу: рассказываю людям про Казахстан, про прекрасную культуру, красивую страну, но, блин, порой совершенно чокнутых людей. В конце концов, я не просто так набила снежного барса во всю спину – он для меня вроде тотемного животного. Для меня Казахстан — это далёкий дом, откуда я родом, но куда не хочу возвращаться.

---

Фотографии: Ewan Phelan, Self-Study