15 сентября в столице состоялась научно-популярная конференция TEDx Astana. Главная задача мероприятия — поиск уникальных идей в Казахстане для последующей популяризации. Нам удалось побеседовать с одним из спикеров TEDxAstana, независимым экспертом по превенции насильственного экстремизма Юлией Денисенко.
— Вы уже больше десяти лет занимаетесь реабилитацией лиц, попавших в трудную жизненную ситуацию из-за вмешательства культов в их жизнь. Как вы к этому пришли?
После трагедии в Нью-Йорке многие стали отождествлять ислам с терроризмом. Я выросла среди мусульман, поэтому внутри меня назрел протест против таких определений. Когда в 9-ом классе учительница предложила написать научную работу, я выбрала тему «Подлинный ислам». Я хотела доказать, что вера не может быть враждебна, не может призывать к убийствам и разрушению.
Поступив в университет, параллельно я продолжила изучать религию. На третьем курсе в университете, благодаря знаниям в религии, я начала работать в газете, где вела соответствующую рубрику. Она стала довольно популярной. Ко мне часто приходили пострадавшие от культов и просили провести журналистские расследования.
Однажды пришёл мужчина, жена которого вступила в виртуальную «церковь» и ее «духовный отец» потребовал развода с неверующим в него мужем.
Крестили ее по интернету, проповеди и исповеди проводили тоже виртуально. Только деньги взамен требовали настоящие.
Изучив сайт-церковь, я сделала публикацию, где звучали выводы о явных экстремистских и деструктивных тенденциях организации. Кстати, эти экстремисты прятались под православной «вывеской». Конечно, к ортодоксальной церкви они не относились, а потому добавляли к названию «истинные». Все остальные религии призывали уничтожать. Более того, их глава в своих проповедях делил людей ещё и по расовому признаку, мол, все представители негроидной и монголоидной рас в рай могут попасть, только если станут рабами «белых». И тогда, как и сейчас, центр организации находился в Канаде. Обо всем этом я написала целую полосу.
Конечно, после статьи лидер очень обиделся и подал в суд на меня и редакцию. Со всего света тогда сыпались телеграммы от возмущённых последователей с угрозами и призывами покаяться. Но суд поддержал мою позицию. Более того, примененные мной доказательства Генеральная Прокуратура РК использовала, когда признала экстремистскими сайты виртуальной церкви и запретила их на территории страны.
Этот процесс привлёк специалистов со всего мира. Тогда я узнала, что в других странах существуют специализированные центры помощи пострадавшим от мошенников под прикрытием веры. И решила открыть такой фонд в Казахстане. На тот момент мне исполнился 21 год. Идею поддержали все регионы, и через два года меня попросили возглавить Ассоциацию, объединяющую их.
— Сложно ли заниматься этим в Казахстане?
Сложности есть везде. Но есть моменты, которые от самих НПО не зависят. Например, отсутствие постоянного финансирования. Конечно, большую часть работы, касающейся профилактики, я вела и бесплатно. Считаю, что не все вещи должны измеряться деньгами. Рассказывать людям о том, как избежать влияния культов — мой долг перед обществом и своей страной.
В борьбе с экстремизмом ничто не работает лучше профилактики. Но есть институциональные моменты, когда тебе нужно содержать офис, платить зарплату сотрудникам и т.д. Тут НПО очень зависит от тендеров. Последние могут быть, а могут и не быть. Речь об отсутствии стабильности финансирования, следовательно, об отсутствии заинтересованности экспертов, которых и так единицы.
Есть и более серьезные вещи, связанные с профессиональной деятельностью. Это угрозы, вплоть до убийства, так как наши оппоненты вооружены не только идеями.
— В 2007 вы основали первый в Центральной Азии Фонд помощи пострадавшим от деструктивных религиозных течений. Какие проекты были реализованы в рамках фонда?
Открытие Фонда дало очень много — теперь я смогла не просто писать о проблеме, а реально оказывать помощь людям. Честно скажу, работа не из легких, особенно в моральном плане. Поэтому мысли ее сменить приходили раза три, но каждый раз невидимая сила, через разные обстоятельства, возвращала меня обратно. Наверное, это моя миссия. Тем более, несмотря ни на что, я получаю от своего дела удовольствие. И это прекрасный повод развивать свой профессионализм. У меня уже три специальности, и кажется, это не предел.
Наши оппоненты постоянно совершенствуются, используют новейшие технологии, поэтому и нам нужно следить за трендами.
Мы изучали влияние культов на молодежную среду. Кстати, молодых людей вовлекают в радикальные группы не потому, что они очень не стабильны и не сформированы. А потому, что это самая активная и перспективная часть общества.
Мы снимали фильмы, выпускали книги, пособия. Но в основном мы занимались «медицинской» деятельностью — ставили «прививки» от экстремизма с помощью вакцины «критического мышления». Очень много времени отводили разъяснению и обучению по противодействию.
— После проведения многочисленных исследований, в чем вы видите корень проблемы? Что толкает людей в радикальную тему? Какие социальные факторы влияют на это?
Факторов много, и большинство, как ни странно, не относятся к социальным. Я рассматривала в своих исследованиях следующие:
Это исследование есть в открытом доступе на сайте Международной тюремной реформы - PRI - в Лондоне.
Но вопрос о социальных факторах, поэтому давайте поговорим о них. Радикальные религиозные сообщества охотно пользуются тем, что государства Центральной Азии не могут обеспечить должной социальной поддержки своим гражданам. Значительная часть присоединившихся к экстремистским сообществам граждан Центральноазиатского региона не знают, как может функционировать общество с налаженными социально-бытовыми услугами, разумным проведением свободного времени и досуга. Поэтому роль «социальных лифтов» выполняют различные религиозные группы, в том числе и радикально настроенные по отношению к действующей власти.
Практически каждый отдельный радикально настроенный джамаат занимается благотворительной, спортивной, образовательной деятельностью. Таким образом лидеры экстремистских и террористических групп привлекают электорат, добиваясь концептуальной власти.
— Люди, выпавшие из образовательной среды и рынка труда, больше подвержены вступлению в радикальные группы?
Да, их шансы на сопротивление очень малы. Но аналогично уязвимы и люди с докторской степенью. Доктор наук может прекрасно знать предмет своих исследований, но быть уязвимым в других сферах: нехватка денег, конфликты в семье или на работе. Существует множество крючков. А человек без образования может стать прекрасным и востребованным специалистом на практике.
А вот наличие работы важно. При реабилитации трудоустроенный человек прощается с экстремистскими взглядами намного раньше, чем безработный.
— Отсутствие религиозного образования влияет на это?
Мне кажется, что больше влияет отсутствие рационализма, к которому призывали имамы Абу Ханифа и Матуриди, чей мазхаб или религиозно-правовая школа и акыда (вероубеждение) признаны в Центральной Азии традиционными. Люди ищут простых ответов на сложные вопросы.
Мы ещё не разобрались в вопросах веры, но перешли на такие мелочи, как борода, одежда, «аминь» во время намаза. Споры ведутся на задворках. О вещах, которые не важны для веры. А главные вещи остаются не тронутыми.
— Какие рекомендации по противодействию экстремизму и терроризму вы выявили?
У меня была мечта включить в Уголовный кодекс наказание за психологическое насилие, но она не осуществилась. Но, подробно изучая международные документы, в том числе Резолюции ООН, я нахожу там отражение своих мыслей.
Сегодня главная рекомендация — развивать критическое мышление, с самого садика и до докторантуры. Развивать умение оценивать ситуацию, задавать вопросы, искать ошибки, умение увидеть любую ложь и манипуляцию. Особенно, если нам нужно добиться того, чтобы человек вновь обрел свободу мыслей и суждений, обрел «автономию». Да, это долгий, но очень эффективный путь.
Сейчас я знаю, что ни один человек не приходит к радикальным взглядам сам по себе. Его приводят. Проблема в том, что шансов выстоять перед вербовщиком у человека ничтожно мало.
Мы все, вне зависимости от уровня образования, культуры и религиозности, одинаково уязвимы перед манипуляциями.
Я провожу исследования не чтобы упрекать или перевоспитывать их, а чтобы понять истинные мотивы, которые стали толчком к радикализации. Ведь их война начиналась не с выстрела из автомата. Сначала она рождалась в голове.
— Но что происходило тогда в их голове?
Большинству людей, попавших в сети вербовщиков, просто хотелось верить в чудо, хороший конец, который грядет после пережитых несчастий. Эту веру на «духовном рынке» активно используют мошенники всех мастей, обещая решение волнующих вопросов. Побочный эффект — зависимость от иллюзии, практически так же, как это происходит в случаях с наркоманией или алкоголизмом.
Мои исследования выявили, что почти у 70% приверженцев деструктивных организаций симптомы, соответствующие признакам «зависимого расстройства личности». Это значит, что их жизнь, в том числе и те преступления, которые были совершены, находились под тотальным контролем лидера и мало зависели от воли исполнителя. В ситуации, когда решения принимает один человек, в данном случае — лидер, аналитические функции мозга у последователей за их ненадобностью останавливаются.
Как известно, все, чем мы долго не пользуемся, рано или поздно, отмирает, становится неким «рудиментом».
Есть и хорошая новость: если психологический контроль можно установить, то его можно и снять, каким бы длительным и напряженным ни был этот процесс. Осложняется процесс тем, что этих людей тщательно обрабатывали, внушая страх перед внешним миром.
Надо сказать, сам мир аналогично не всегда дружелюбен. Особенно такие настроения заметны на фоне возвращения наших граждан из Сирии и Ирака. Часто слышу, что это бомба замедленного действия.
Из зон боевых действий в Сирии и Ираке в Центральноазиатский регон возвращены более 700 детей и женщин. И мы уже начали с ними работать. Теперь есть возможность поговорить с людьми, которые невольно были частью террористической организации. Они долгое время были окружены насилием, голодом, болезнями, не говоря уже о психологических травмах.
Самое сложное то, что в мире нет исследований по эффективности того или иного подхода к реабилитации детей, поневоле ставших частью преступных групп под прикрытием веры. Чтобы дать по-настоящему качественную оценку, нужны даже не месяцы, а годы. Потому что приобретенный опыт нельзя «вырезать» из психики, а психологические травмы не заживают без следа, как синяки и ссадины. То же самое с гарантией успеха. Должно пройти несколько лет прежде, чем мы скажем о вероятности полной реинтеграции в общество.
Опираясь на свой опыт консультирования в психологическом и социальном плане, на рациональную теологию, сейчас я готовлю рекомендации, как правильно построить процесс возвращения в общество с таким бэкграундом. Одновременно со мной над тем же работают сотни специалистов по всему миру. Я очень надеюсь, что это поможет начать новую жизнь и детям, и их родителям.
А начать надо со смены понятий. Вместо «бывший член террористической группировки, обязанный пройти курс реабилитации» хочется применить определение «жертва психологического насилия и торговли людьми с правом на реабилитацию».
Построить мост к ментальной свободе сложно. Но, при нужных обстоятельствах, вполне реально.
Получай актуальные подборки новостей, узнавай о самом интересном в Steppe (без спама, обещаем 😉)
(без спама, обещаем 😉)
